М
МАРИНА П
Не до такой степени.
История
- Автор темы Kotenka
- Дата начала
Всем чуть-чуть прослезиться... 
Как-то раз один человек вернулся поздно домой с работы, как всегда усталый и задёрганный, и увидел, что в дверях его ждёт пятилетный сын.
- Папа, можно у тебя кое-что спросить?
- Конечно, что случилось?
- Пап, а сколько ты получаешь?
- Это не твоё дело! - возмутился отец. - И потом, зачем это тебе?
- Просто хочу знать. Пожалуйста, ну скажи, сколько ты получаешь в час?
- Ну, вообще-то, 500. А что?
- Пап- - сын посмотрел на него снизу вверх очень серьёзными глазами. -
Пап, ты можешь занять мне 300?
- Ты спрашивал только для того, чтобы я тебе дал денег на какую-нибудь дурацкую игрушку? - закричал тот. - Немедленно марш к себе в комнату и ложись спать!..Нельзя же быть таким эгоистом! Я работаю целый день, страшно устаю, а ты себя так глупо ведешь.
Малыш тихо ушёл к себе в комнату и закрыл за собой дверь. А его отец продолжал стоять в дверях и злиться на просьбы сына. Да как он смеет спрашивать меня о зарплате, чтобы потом попросить денег? Но спустя какое-то время он успокоился и начал рассуждать здраво: Может, ему действительно что-то очень важное нужно купить. Да чёрт с ними, с тремя сотнями, он ведь ещё вообще ни разу у меня не просил денег . Когда он вошёл в детскую, его сын уже был в постели.
- Ты не спишь, сынок? - спросил он.
- Нет, папа. Просто лежу, - ответил мальчик.
- Я, кажется, слишком грубо тебе ответил, - сказал отец. - У меня был тяжелый день, и я просто сорвался. Прости меня. Вот, держи деньги, которые ты просил.
Мальчик сел в кровати и улыбнулся.
- Ой, папка, спасибо! - радостно воскликнул он.
Затем он залез под подушку и достал еще несколько смятых банкнот. Его отец, увидев, что у ребенка уже есть деньги, опять разозлился. А малыш сложил все деньги вместе, и тщательно пересчитал купюры, и затем снова посмотрел на отца.
- Зачем ты просил денег, если они у тебя уже есть? - проворчал тот.
- Потому что у меня было недостаточно. Но теперь мне как раз хватит - ответил ребенок.
- Папа, здесь ровно пятьсот. Можно я куплю один час твоего времени? Пожалуйста, приди завтра с работы пораньше, я хочу, чтобы ты поужинал вместе с нами.
Мораль
Морали нет. Просто хотелось напомнить, что наша жизнь слишком коротка, чтобы проводить её целиком на работе. Мы не должны позволять ей утекать сквозьпальцы, и не уделять хотя бы крохотную её толику тем, кто действительно нас любит, самым близким нашим людям. Если нас завтра не станет, наша компания очень быстро заменит нас кем-то другим. И только для семьи и друзей это будет действительно большая потеря, о которой они будут помнить всю свою жизнь. Подумай об этом, ведь мы уделяем работе гораздо больше времени, чем семье.
Как-то раз один человек вернулся поздно домой с работы, как всегда усталый и задёрганный, и увидел, что в дверях его ждёт пятилетный сын.
- Папа, можно у тебя кое-что спросить?
- Конечно, что случилось?
- Пап, а сколько ты получаешь?
- Это не твоё дело! - возмутился отец. - И потом, зачем это тебе?
- Просто хочу знать. Пожалуйста, ну скажи, сколько ты получаешь в час?
- Ну, вообще-то, 500. А что?
- Пап- - сын посмотрел на него снизу вверх очень серьёзными глазами. -
Пап, ты можешь занять мне 300?
- Ты спрашивал только для того, чтобы я тебе дал денег на какую-нибудь дурацкую игрушку? - закричал тот. - Немедленно марш к себе в комнату и ложись спать!..Нельзя же быть таким эгоистом! Я работаю целый день, страшно устаю, а ты себя так глупо ведешь.
Малыш тихо ушёл к себе в комнату и закрыл за собой дверь. А его отец продолжал стоять в дверях и злиться на просьбы сына. Да как он смеет спрашивать меня о зарплате, чтобы потом попросить денег? Но спустя какое-то время он успокоился и начал рассуждать здраво: Может, ему действительно что-то очень важное нужно купить. Да чёрт с ними, с тремя сотнями, он ведь ещё вообще ни разу у меня не просил денег . Когда он вошёл в детскую, его сын уже был в постели.
- Ты не спишь, сынок? - спросил он.
- Нет, папа. Просто лежу, - ответил мальчик.
- Я, кажется, слишком грубо тебе ответил, - сказал отец. - У меня был тяжелый день, и я просто сорвался. Прости меня. Вот, держи деньги, которые ты просил.
Мальчик сел в кровати и улыбнулся.
- Ой, папка, спасибо! - радостно воскликнул он.
Затем он залез под подушку и достал еще несколько смятых банкнот. Его отец, увидев, что у ребенка уже есть деньги, опять разозлился. А малыш сложил все деньги вместе, и тщательно пересчитал купюры, и затем снова посмотрел на отца.
- Зачем ты просил денег, если они у тебя уже есть? - проворчал тот.
- Потому что у меня было недостаточно. Но теперь мне как раз хватит - ответил ребенок.
- Папа, здесь ровно пятьсот. Можно я куплю один час твоего времени? Пожалуйста, приди завтра с работы пораньше, я хочу, чтобы ты поужинал вместе с нами.
Мораль
Морали нет. Просто хотелось напомнить, что наша жизнь слишком коротка, чтобы проводить её целиком на работе. Мы не должны позволять ей утекать сквозьпальцы, и не уделять хотя бы крохотную её толику тем, кто действительно нас любит, самым близким нашим людям. Если нас завтра не станет, наша компания очень быстро заменит нас кем-то другим. И только для семьи и друзей это будет действительно большая потеря, о которой они будут помнить всю свою жизнь. Подумай об этом, ведь мы уделяем работе гораздо больше времени, чем семье.
Зло существует?
Профессор в университете задал своим студентам такой вопрос.
- Всё, что существует, создано Богом?
Один студент смело ответил:
- Да, создано Богом.
- Бог создал всё? - спросил профессор.
- Да, сэр - ответил студент.
Профессор спросил:
- Если Бог создал всё, значит, Бог создал зло, раз оно существует. И согласно тому принципу, что наши дела определяют нас самих, значит, Бог есть зло.
Студент притих, услышав такой ответ. Профессор был очень доволен собой. Он похвалился студентам, что он ещё раз доказал, что вера в Бога это миф.
Ещё один студент поднял руку и сказал:
- Могу я задать вам вопрос, профессор?
- Конечно, - ответил профессор.
Студент поднялся и спросил:
- Профессор, холод существует?
- Что за вопрос? Конечно, существует. Тебе никогда не было холодно?
Студенты засмеялись над вопросом молодого человека. Молодой человек ответил:
- На самом деле, сэр, холода не существует. В соответствии с законами физики, то, что мы считаем холодом, в действительности является отсутствием тепла. Человек или предмет можно изучить на предмет того, имеет ли он или передаёт энергию. Абсолютный ноль (-460 градусов по Фаренгейту) есть полное отсутствие тепла. Вся материя становится инертной и неспособной реагировать при этой температуре. Холода не существует. Мы создали это слово для описания того, что мы чувствуем при отсутствии тепла.
Студент продолжил:
- Профессор, темнота существует?
- Конечно, существует.
- Вы опять неправы, сэр. Темноты также не существует. Темнота в действительности есть отсутствие света. Мы можем изучить свет, но не темноту. Мы можем использовать призму Ньютона, чтобы разложить белый свет на множество цветов и изучить различные длины волн каждого цвета. Вы не можете измерить темноту. Простой луч света может ворваться в мир темноты и осветить его. Как вы можете узнать, насколько тёмным является какое-либо пространство? Вы измеряете, какое количество света представлено. Не так ли? Темнота это понятие, которое человек использует, чтобы описать, что происходит при отсутствии света.
В конце концов, молодой человек спросил профессора:
- Сэр, зло существует?
На этот раз неуверенно, профессор ответил:
- Конечно, как я уже сказал. Мы видим его каждый день. Жестокость между людьми, множество преступлений и насилия по всему миру. Эти примеры являются не чем иным как проявлением зла.
На это студент ответил:
- Зла не существует, сэр, или, по крайней мере, его не существует для него самого. Зло это просто отсутствие Бога. Оно похоже на темноту и холод - слово, созданное человеком чтобы описать отсутствие Бога. Бог не создавал зла. Зло это не вера или любовь, которые существуют как свет и тепло. Зло это результат отсутствия в сердце человека Божественной любви. Это вроде холода, который наступает, когда нет тепла, или вроде темноты, которая наступает, когда нет света.
Профессор в университете задал своим студентам такой вопрос.
- Всё, что существует, создано Богом?
Один студент смело ответил:
- Да, создано Богом.
- Бог создал всё? - спросил профессор.
- Да, сэр - ответил студент.
Профессор спросил:
- Если Бог создал всё, значит, Бог создал зло, раз оно существует. И согласно тому принципу, что наши дела определяют нас самих, значит, Бог есть зло.
Студент притих, услышав такой ответ. Профессор был очень доволен собой. Он похвалился студентам, что он ещё раз доказал, что вера в Бога это миф.
Ещё один студент поднял руку и сказал:
- Могу я задать вам вопрос, профессор?
- Конечно, - ответил профессор.
Студент поднялся и спросил:
- Профессор, холод существует?
- Что за вопрос? Конечно, существует. Тебе никогда не было холодно?
Студенты засмеялись над вопросом молодого человека. Молодой человек ответил:
- На самом деле, сэр, холода не существует. В соответствии с законами физики, то, что мы считаем холодом, в действительности является отсутствием тепла. Человек или предмет можно изучить на предмет того, имеет ли он или передаёт энергию. Абсолютный ноль (-460 градусов по Фаренгейту) есть полное отсутствие тепла. Вся материя становится инертной и неспособной реагировать при этой температуре. Холода не существует. Мы создали это слово для описания того, что мы чувствуем при отсутствии тепла.
Студент продолжил:
- Профессор, темнота существует?
- Конечно, существует.
- Вы опять неправы, сэр. Темноты также не существует. Темнота в действительности есть отсутствие света. Мы можем изучить свет, но не темноту. Мы можем использовать призму Ньютона, чтобы разложить белый свет на множество цветов и изучить различные длины волн каждого цвета. Вы не можете измерить темноту. Простой луч света может ворваться в мир темноты и осветить его. Как вы можете узнать, насколько тёмным является какое-либо пространство? Вы измеряете, какое количество света представлено. Не так ли? Темнота это понятие, которое человек использует, чтобы описать, что происходит при отсутствии света.
В конце концов, молодой человек спросил профессора:
- Сэр, зло существует?
На этот раз неуверенно, профессор ответил:
- Конечно, как я уже сказал. Мы видим его каждый день. Жестокость между людьми, множество преступлений и насилия по всему миру. Эти примеры являются не чем иным как проявлением зла.
На это студент ответил:
- Зла не существует, сэр, или, по крайней мере, его не существует для него самого. Зло это просто отсутствие Бога. Оно похоже на темноту и холод - слово, созданное человеком чтобы описать отсутствие Бога. Бог не создавал зла. Зло это не вера или любовь, которые существуют как свет и тепло. Зло это результат отсутствия в сердце человека Божественной любви. Это вроде холода, который наступает, когда нет тепла, или вроде темноты, которая наступает, когда нет света.
Категорически не согласен. По двум причинам - первая это приводят в доказательство существования Бога - однако это исключительно софиситика и доказательством служит не может. Второе - зло не является отсутсвием доьра, многие поступки которые мы можем оценить как злые были совершены людьми из доброты.
Последнее редактирование модератором:
Это психологический тест, история о девушке.
Во время похорон ее собственной матери, девушка увидела мужчину, которого она не знала.
Мужчина ей понравился, так как полностью походил на мужчину ее мечты.
Она влюбилась в него с первого взгляда.
Через несколько дней девушка убила свою сестру.
ВОПРОС: Какие мотивы двигали девушкой?
ВНИМАНИЕ: Не прокручивайте вниз к ответу, пока не продумаете ответ на этот вопрос!
ОТВЕТ: Она убила свою сестру, потому что надеялась увидеть того же мужчину на похоронах снова.
Если вы ответили правильно на вопрос - вы психопат.
Этот тест изобрел известный американский психолог, который проверял схожесть мышления людей с мышлением убийцы. Многие арестованные серийные убийцы приняли участие в этом тесте и ответили правильно.
Если вы ответили неверно - хорошо для вас. Если ваш друг попал в точку, могу посоветовать держаться от него подальше.
Во время похорон ее собственной матери, девушка увидела мужчину, которого она не знала.
Мужчина ей понравился, так как полностью походил на мужчину ее мечты.
Она влюбилась в него с первого взгляда.
Через несколько дней девушка убила свою сестру.
ВОПРОС: Какие мотивы двигали девушкой?
ВНИМАНИЕ: Не прокручивайте вниз к ответу, пока не продумаете ответ на этот вопрос!
ОТВЕТ: Она убила свою сестру, потому что надеялась увидеть того же мужчину на похоронах снова.
Если вы ответили правильно на вопрос - вы психопат.
Этот тест изобрел известный американский психолог, который проверял схожесть мышления людей с мышлением убийцы. Многие арестованные серийные убийцы приняли участие в этом тесте и ответили правильно.
Если вы ответили неверно - хорошо для вас. Если ваш друг попал в точку, могу посоветовать держаться от него подальше.
Три мертвых бога
Врочек Шимун
- Рр-а-а-а!
Воспоминание детства: ревущая толпа, вывернутые голыми руками камни мостовой. Улицы Скироса, ругань, беготня, крики... Дядька Флавий -- огромный, всклокоченный, небритый -- с глухим рычанием поднимающий над головой бревно. "Шлюхи!", кричит дядька. Это просто и понятно. Даже мне, восьмилетнему мальчишке. Шлюхи -- во дворце, дворец дядька с друзьями возьмет, всем будет радость. Даже мне, Титу, пусть я еще маловат для камня из мостовой... Впрочем, для шлюх я маловат тоже.
Сейчас, набрав сорок лет жизни, став старшим центурионом Титом Волтумием, я понимаю, что дядька был прав: тот, кто ведет за собой, всегда называет сложные вещи простыми словами. Что было горожанам до свободы личности, до права и власти, до легитимности... или как ее там? Сложная вещь становится простой, когда вождь берет слово. Оптиматы -- грязные свиньи, трибун -- козел, патриции -- шлюхи. Это было понятно мне, восьмилетнему...
И тем более понятно всем остальным.
- Рр-а-а-а!
Ревет толпа, бежит толпа. Потоком, мутным, весенним, несущим мусор и щепки... И я, восьмилетний Тит, будущий задница-центурион, как меня называет легионная "зелень", тоже бегу.
...Когда навстречу потоку встал строй щитов, я подхватил с земли камень и швырнул изо всех сил. Эх, отскочил! "Молодец, пацан!", ухмыльнулся кто-то, вслед за мной нагибаясь за камнем. Булыжники застучали по щитам -- легионеры выстроились "черепахой" (разболтанной и не слишком умелой, как понимаю я с высоты тридцати лет службы), но вреда каменный дождь нанес немного. Вскрикнул неудачливый легионер, центурион проорал команду: что-то вроде "держать равнение, обезьяны!", строй щитов дрогнул и медленно двинулся на нас.
Это было страшно.
Атака легиона -- это всегда страшно. Иногда, проверяя выучку центурий, я встаю перед строем и приказываю младшему: шагом -- на меня. Строем, без дротиков, молча... Озноб продирает хребет, скулы сами собой твердеют -- кажется, я снова на улицах Скироса, и снова сверкающая змея легиона глотает улицу стадий за стадием...
Я кричу: подтянись, левый край, не говно месишь!
Я говорю: четче шаг, сукины дети!
А после, снимая шлем, чувствую пальцами влагу на подкладке...
- Рр-а-а?!
Толпа не уверена. Толпа помнит: ей были обещаны шлюхи, а здесь, вместо того, чтобы покорно лечь и бесстыдно раскинуть голые ноги... Здесь глотает улицу бронзовая змея, змея легиона... Почему-то кажется: это был вечер, закат -- в сумерках бунтовать веселее, легче, факелы -- какой бунт без резвого огня? -- в нетерпеливых руках. Шкура змеиная плавится бронзой...
Я, тогда черноволосый, ныне наполовину седой, смотрю. Прекрасный ужас наступающего легиона -- я замер тогда, голова кружилась -- замираю и по сей день, стоя перед строем и командуя: шагом -- на меня...
Строем, без дротиков, молча.
Дядька Флавий тоже растерялся в первый момент. Но он был умнее толпы (впрочем, даже восьмилетний мальчишка умнее ее) и он был вождем. Простой гончар, мастер, он не умел превращать воду в вино, как бог христиан, зато он умел другое...
Он делал сложное -- простым.
- Менты позорные!
Дядька Флавий, бог толпы.
Спустя тридцать пять лет, вспоминая тот день, я вижу: бронзовая змея упирается толстым лбом в лоб бунтующего потока. Двери, доски, плечи -- все пошло в ход, когда дядька Флавий сделал сложное простым. Скрипят кости. Я как наяву слышу тот звук -- сминаемые тела, трескающиеся ребра. Давит легион, давит поток, никто не хочет отступать. Бронзовая змея против темного быка...
...Говорят, удав охотится, ударом головы оглушая жертву.
Дядька Флавий -- в первых рядах, подпирает плечом огромную дверь. Вырванные с мясом бронзовые петли видны мне даже отсюда, со второго этажа, куда меня забросила чья-то заботливая рука. Подо мной -- сплошной поток, без просвета. Кажется, спрыгнув вниз, я встану и пойду, как по усыпанному камнями стратуму, оглядываясь и примечая: вот Квинт, скобарь, в перекошенном рту не хватает половины зубов, вот Сцевола, наш сосед, рыжий, как...
Вот дядька Флавий, весь из жил и костей, плечом -- в дверь, словно за ней -- счастливая жизнь, в которую не пускают. Но дядька сильный, он пробьется...
- Рр-а-а-а! А-а-а!
Из задних рядов легионеров летят дротики.
...Он всегда был силен, мой дядька -- даже когда лег под градом дротиков, то умер не сразу. Центуриону пришлось дважды вонзать в него меч, и дважды пережидать конвульсии умирающего... Центурион, плотный и краснолицый, казался мне жутко старым, хотя, думаю, он тогда был моложе, чем я сейчас...
Так умер бог толпы.
...- Я хочу стать солдатом.
- У тебя белое лицо, мальчишка. Еще великий Цезарь говорил: испугайте человека. Если его лицо покраснеет -- он храбр, если же побледнеет... Ты -- трус, а мне не нужны трусы. Пошел прочь, недоросль!
Трибун цедит слова, гордясь высокомерной, нахватанной -- не своей, ученостью. Он молод, лет на семь старше меня, тринадцатилетнего, и ему есть чем похвастаться. Он читал "Записки о Галльской войне", он помнит Цицерона и, наверное, процитирует по памяти "Природу вещей". Мое образование проще: мятеж, дядька Флавий, короткий меч, входящий между ребер, долгие скитания, одиночество, голод и боль... Зато я знаю то, чего не знает кичливый трибун второй когорты семнадцатого легиона.
Я знаю: сложное можно сделать простым.
Я ухожу.
...- Я хочу стать солдатом.
В повадках центуриона есть что-то волчье, хищное, словно бы обладатель повадок недавно вышел из леса и завернулся в человеческую шкуру: кряжистую, с крепкой шеей. Седой ежик венчает круглую лобастую голову. Глаза смотрят задумчиво.
- Дурак, - говорит центурион, широкая ладонь почти ласково прикасается к моему затылку, сбивает с ног. - Ты молод и глуп.
Центурион уходит.
- А ты -- старый козел! - кричу вдогонку. - Я достаточно храбр, чтобы сказать это?
Центурион оборачивается, с усмешкой смотрит на меня, сидящего в пыли.
- Достаточно глуп, чтобы крикнуть.
Я ненавижу эту ухмылку так же, как ненавидел бронзовую змею, пожравшую улицу моего родного города...
- Встать, зелень! Подойдешь к Квинту из пятой палатки, получишь пять палок по заднице и одеяло. Скажешь: я приказал. Потом пойдешь на поварню чистить котлы. Все. Проваливай, чтобы я больше тебя не видел...
Я чувствую: он знает.
Сложное сделать -- простым.
- Барр-а-а-а!
Воспоминание юности: ревущая центурия, бежит, пытаясь держать строй; крик разъяренного слона "Барра!" в нашем исполнении больше похож на вопль перепуганного слоненка. Перед нами темнеет фигура центуриона Фурия, белеет его лицо; выражения с такого расстояния не разобрать, но я уверен -- все мы уверены -- что центурион Фурий Лупус, Фурий-Волк, сейчас ухмыляется. Думаю, ненависть нашу он тоже прекрасно чувствует, даже не видя выражений глаз...
- Держать равнение! - его голос легко перекрывает наши вопли. - Левый край, подтянуться!
- Барр-а-а-а!
- Твою мать! - бегущий передо мной споткнулся, выронил деревянный меч, пробежал несколько шагов, заваливаясь вперед и высоко взмахивая руками... Ударил переднего под колени плечом -- они упали вместе, ругаясь на чем свет стоит. Я пробежался по упавшему щиту...
- Делай как я! - кричу. Перепрыгнуть барахтающуюся кучу -- со щитом в одной руке и здоровенной деревяшкой в другой, в доспехах -- не так-то просто. Левой ногой -- на спину лежащему -- раз! правой ногой -- уже на землю -- два! Бегу.
- С-сука! - орет сзади обиженный голос. - И ты с-су... И ты! И ты тоже!
По стопам моим, так сказать.
...В тот же день, вечером, Фурий подозвал меня. Все ушли в палатки, на другом конце лагеря кто-то громко требовал "Арторикс!", а волк-центурион -- непокрытая голова; седой ежик и глубоко сидящие глаза -- улыбался и молчал. И я молчал, только вот не улыбался...
Ненавидел.
- Дурак, - сказал Лупус неожиданно. - Ты правильно поступил сегодня, ты не сломал строй... в настоящем бою ты спас бы этим множество жизней... Но я уверен: сегодня ты ляжешь спать с разбитым ртом. Я не буду вмешиваться. И еще: ты вряд ли станешь центурионом. Все. Проваливай...
- Я стану центурионом, - шептал я, ложась спать. Распухшие губы болели, щека кровоточила изнутри. Из четверых, что напали на меня ночью, трое выполнили команду "делай как я". И среди них не было никого из лежавших тогда на земле...
- Я стану старшим центурионом.
...Мне потребовалось на это двенадцать лет...
- Когда вы толпа, вас легко уничтожить, - говорит центурион, расхаживая перед нами. - Но строй... строй разбить гораздо сложнее... Тит, Комус, ко мне! Защищайтесь!
В следующее мгновение удар в голову валит меня с ног. В ухе -- звон, в глазах -- темень. Глухой гул.
- Встать!
Привычка взяла свое. Встаю. Даже не встаю -- вскакиваю. Кое-как -- сквозь туман -- углядел Комуса, на его лице -- ошеломление. Спорим, у меня такое же?
- Это было просто, - говорит Лупус, потирая здоровенный мозолистый кулак. - Я напал на них неожиданно: раз. И два: они были сами по себе. А ну-ка!
В этот раз я успел поднять щит и придвинуться к Комусу. Кулак центуриона бухнул в щит -- я даже слегка подался назад. Потом...
- Делай, как я!
Качнулся вперед, плечом -- в щит. Комус повторил за мной. Слитным ударом Лупуса сшибло на землю.
- Делай, как я!
Я занес ногу, целя в ненавистный бок... Я стану центурионом!
Колено опорной ноги пронзила страшная боль, казалось: кипятком плеснуло изнутри... Падаю!
- Врагу что-то кажется простым -- сделайте это сложным, - заговорил Фурий, стоя надо мной, обхватившим пылающее колено. Я рычал, стиснув зубы, на глазах выступили слезы. - Скорее всего, в следующий раз он десять раз подумает, прежде чем нанести удар.
- Ненавижу, - хрипел я, - Убью! Сука... Ненавижу.
...Двадцать восемь лет прошло, но я помню, как было легко и просто: ненавидеть тебя, старший центурион Фурий Лупус, Фурий-Волк. И как стало сложнее, когда по навету мальчишки-трибуна -- того самого, который был на семь лет меня старше -- был отдан под трибунал и казнен волк-центурион...
...- По приказу старшего центуриона Квинта Гарса!
Я вошел в палатку, минуя двух стражей, вооруженных пилумами. Арестованный поднял взгляд, узнал и по-волчьи ухмыльнулся. Ненавижу, привычно подумал я... затем с удивлением обнаружил, что ненависти как таковой больше нет. Есть привычка.
- Этого и следовало ожидать, - сказал Лупус обыденно, словно только меня и ждал, сидя под арестом. - Ты вечно лезешь в неприятности, Тит.
- Я принес меч.
Легкий клинок -- даже с ножнами он легче той деревяшки, с помощью которой нас учили владеть оружием -- лег перед центурионом.
- И что с того? - усмехнулся Фурий. - Думаешь, я брошусь на меч, как делали опозоренные военачальники? Спасу свою честь?
- Так думает старший центурион Квинт Гарс. Он послал меня.
Я умолчал, что сам пришел к приору с этой просьбой.
- Так думает не старина Гарс, - сказал Фурий, глядя мне в глаза, - так думает трибун второй когорты.
- Но...
- Трибун считает, что победа за ним. Возможно. Но я не дам ему победы так просто... Броситься на меч -- сдаться без боя. А на суде я скажу о нашем доблестном трибуне пару слов...
Готов поспорить, ему это не понравится.
- Я рад, что ты пришел, Тит, - сказал центурион. - Хоть ты и поступил по-дурацки... Смирно!
Я выпрямился.
- Возьми меч, вернешь Квинту Гарсу. Пусть отдаст трибуну с пожеланием броситься на меч самому. Скажешь: я приказал. Потом ступай к себе, завтра -- марш в полной выкладке, двойная норма... И еще: ты станешь хорошим центурионом. Старшим центурионом... Все. Проваливай, чтобы я больше тебя не видел...
Так умер бог солдат.
Простое для врага -- должно стать сложным.
Трудно быть стариком в теле юноши.
Когда смотришь в зеркало и видишь вместо привычного дубленого лица с насмешливыми морщинами в уголках губ...
Впрочем, я не так уж часто видел свое лицо в зеркале. В озере, в реке, в луже, в поилке для скота, в чечевичной похлебке -- да. Зеркало для меня диковинка. Это же как надо начистить бронзу...
Впрочем, это не бронза. Серебро? Видел я однажды быстрое серебро, ртуть... Так и хочется взять его в руки и катать лучистые шарики по ладони, любуясь игрой света... Отражение!
Зеркало -- это застывшая ртуть. Я понял. Надо же, молодец Тит Волтумий, старший центурион -- в седой голове мысли до сих пор шевелятся.
Но главное все же не это.
Лицо -- не мое.
Совсем. Даже не римлянин. И не грек. Италиец, может быть... Галл? Фракиец? Гепид? Гот? Герул? Те больше рыжие...
Светло-русые волосы. Мягкий овал лица, небольшая челюсть -- вместо моей тяжелой, уши -- слегка оттопыренные, явно непривычные к шлему. Шрамов нет. Совсем. Кожа белая, нежная...
И он -- тот, что в зеркале -- молод.
Даже в пятнадцать лет я не выглядел таким мальчишкой.
- Дим! - зовут за дверью. Мягкий женский голос -- так и представляется ладная девушка, с широкими бедрами, рыжеволосая... Эх, было время!
- Дим, - голос становится неуверенным, - с тобой все в порядке?
- Да, - отвечает тот, что в зеркале. - Сейчас выхожу.
Не латынь и не фракийский, даже на германский не очень... Впрочем, на германский похож. Готский? С каких это пор, интересно, я понимаю по-готски? И даже говорю?
- Да не расстраивайся ты так, - утешает голос за дверью. Точно рыжая! Чую, можно сказать... Красивая. Рыжие -- они все красивые. - Не каждый же день в астрал ходить. Буря магнитная помешала, еще что-нибудь...
Буря? Магнитная?
...А ведь ее Надей зовут. И она действительно красивая. Вот, набедренная повязка как натянулась -- знаю я Надю, хорошо знаю...
Впрочем, не я.
Мальчишка в зеркале знает. И давно он из детского возраста вышел: лет ему двадцать четыре, и родился он в августе... Родителей его... моих... зовут Александра Павловна и Валерий Степанович. А фамилия... родовое имя его... мое...
Атака легиона -- это всегда страшно.
- Дима, ты что замолчал?
- Да, - говорю. - Да.
Мой отец Марк, мать Луцилия... А меня уже двадцать лет называют Тит Волтумий. Старший, клянусь задницей Волчицы, центурион!
Сложное сделать -- простым.
- Дима!
...Надя говорит, что "после спиритического сеанса" у меня изменился взгляд. Возможно. Мужчина от мальчишки отличается в первую очередь тем, как он смотрит на женщину. Еще Надя говорит, что мой отказ от мистицизма ее радует, потому что -- как она слышала -- дух мертвеца может вселиться в тело того, кто его вызвал.
Ерунда, говорю я, все это ерунда. Ерунда, соглашается Лисичка. При этом взгляд ее становятся очень странным, застывшим... словно она что-то ищет и -- надеется не найти. Я замираю, потому что если однажды Надя найдет... Я, оказывается, уже не могу без нее жить.
Тогда же, открыв дверь ванной, я подошел к ней и обнял. Жаром опалило лицо... Эх, мальчишка, зелень легионная!
- Дима? - губы раскрылись в радостном удивлении. - Ты это... головой не ударился? Нет?
А сама в объятиях млеет, крепче прижимается.
- Ударился, - сказал я. - Когда тебя в первый раз увидел. С тех пор и хожу ушибленный...
- Правда? - в глазах -- такой огонь, что душа плавится. - А я знала... Весь из себя холодный, а иногда так посмотришь...
Дурак ты, Дима. Молодой и глупый. Головой в детстве все камни обстучал, наверное -- правильно Надя говорит...
Такое простое -- сделать таким сложным.
Себя больше врага боишься...
Трудно быть стариком.
Когда чувствуешь себя старым не потому, что ноют былые раны и сломанные когда-то кости предвещают перемену погоды...
Впрочем, старым я себя не чувствовал.
Дураком чувствовал. Сначала все удивляло новизной и необычностью, и, вместе с тем, какой-то странной, изначальной знакомостью... Впрочем, лишь для Тита Волтумия это была новизна -- Дима зевал, глядя на тарахтящие безлошадные повозки; зевал вслед пролетающим железным (!) птицам; зевал, глядя на водопад огня ночных улиц; зевал, просто зевал -- и вслед за ним зевал центурион. Узнавать было радостно и -- скучно.
Скучная радость.
Иногда я путаюсь, присваивая воспоминание Димы центуриону, в другой раз: драка в средней школе номер два почему-то проходит с применением холодного оружия и манипулярного строя. Мудрый центурион Михайлыч...
Старость приходит не с сединой и усталостью.
Моим волосам до седины еще далеко, а уставать за долгие годы службы я привык в одно и тоже время -- после отбоя...
Привычка -- вот в чем дело.
Я -- привык.
Привык быть старшим центурионом. Привык вставать до рассвета, ложится заполночь; привык чувствовать, как холод режет колени под тонким одеялом, привык есть простую похлебку из солдатских котлов... Привык отдавать приветствия и получать сам. Привык к строевому шагу, к тяжести гребенчатого шлема, к ощущению потертостей на затылке и висках...
Боги, мне даже снится этот дурацкий шлем!
Старость -- когда начинаешь ценить не удобство, а привычку.
...И даже обнимая теплое, домашнее тело Нади (рыжей моей, лисички, любимой... единственной, хитрой и курносой), лежа под пуховым одеялом в теплом и уютном доме, я долго не могу заснуть.
Стоит мне задремать, я вижу: бронзовая змея разворачивается на улицах Скироса, руки, факелы... Рр-а-а! Летят дротики. Сложное -- простым.
И еще... Иногда я вижу холодный лагерь легиона, серое утро -- рано-рано -- часовые на башенках мерзнут в коротких плащах, на ветках деревьев -- черных, осенних -- повисла изморозь... Дыхание паром вырывается изо рта. Я шагаю по узкой дороге, закутавшись в шерстяную накидку, голова моя непокрыта, холодный ветер теребит давно не стриженый волос... мне снова тринадцать лет.
Я иду в легион.
Вот так.
Трудно быть.
Когда меняешь работу не потому, что прежняя тебе не нравится или дает слишком мало средств на существование...
Впрочем, я не так уж часто менял работу. Мой послужной список -- а работал я в различных охранных агентствах и, иногда, тренером в военно-спортивных клубах -- был прекрасен. Меня уговаривали остаться, сулили повышение зарплаты, различные блага и выплаты, угощали коньяком и виски...
Впрочем, я ничего не пью кроме вина.
...Угощали редким вином, дарили оружие и путевки в экзотические места. Однажды побывав в Риме, а после -- в Галиции, я зарекся путешествовать. Хотя Лисичке в Риме понравилось...
Первую ночь там я боялся сойти с ума.
Увидев наутро мое лицо, Надя собрала вещи и решительно кивнула: едем домой. Надя? А как же..? Домой.
После мы выбирались только в Подмосковье, к Надиным родственникам.
... - Служили? - оценил мою выправку центурион в сине-черном варварском наряде. - Звание?
- Старший центурион, первый манипул второй когорты семнадцатого легиона, - отчеканил я, - Фракия, третья Готтская компания, четвертая Готтская. Имею награды.
Лицо "центуриона" расплывалось в неуверенной улыбке.
- Ты... это. Да?
"Италия", подсказал Дима, "Майор."
- Я служил в итальянской армии, - сказал я, - дослужился до майора... Потом уехал, домой потянуло...
Улицы Скироса.
- Ну ты, брат, даешь! - присвистнул "центурион", дружески хлопнул по плечу. - Скажи, что срочную служил... тогда, может быть, поверю, а так...
Он натолкнулся на мой взгляд, поперхнулся, замолчал. Руки потянулись искать шов на брюках:
- Товарищ майор?
- Вольно. Ну что, берете на службу?
Так впервые в жизни я получил работу...
Трудно.
Мне сорок три года. Я родился двадцать семь лет назад, со дня же моей смерти прошло около семнадцати веков. Мое имя Тит Волтумий, а зовут Дмитрием Валерьевичем. Я старший центурион римского легиона, забывший как будет по латыни: упал-отжался. Моя жена -- рыжая красавица Надя, которая считает, что мертвые могут вселяться в живых. Ерунда! Мертвые могут вселяться только в мертвых...
Я тому подтверждение.
Моей жажды жизни хватило на двоих.
А может, все это -- только сон умирающего на поле боя старого солдата. Я не знаю, как должны умирать старшие центурионы, но очень надеюсь -- быстро. Впрочем, мне рассказывали: в миг до смерти перед глазами проносится вся жизнь. Не знаю. Что вспомнил, то вспомнил -- и я не собираюсь умирать. Я собираюсь вернуться к моей Лисичке, рыжей, ласковой...
Вернуться, последний раз побыв центурионом.
Самим собой.
Смотрюсь в витрину. Недавно по этой улице прокатилась человеческая волна, гоня перед собой нескольких серых, неосторожно выскочивших на толпу. Легионерам удалось уйти, но брошенные щиты и черные дубинки лежат на мостовой... стратуме... Лежат и чего-то ждут.
Ждут возвращения серых...
Смотрюсь в темное зеркало.
Нет, не центурион. Мирная сытая жизнь расслабила лицо, убрала складки со лба, смягчила линию подбородка. Словно линии с восковой дощечки стерты морщины: лучистые -- из уголков глаз, насмешливые -- от губ, скорбные -- от крыльев носа. Разве это Тит Волтумий, Тит-центурион, гроза легионной зелени?! Одна ухмылка которого заставляла белеть от ненависти сотни лиц?
Не верю.
Мне все еще снится дорога в легион, где я -- тринадцатилетний...
- РАЗОЙДИТЕСЬ! - звучит усиленный мегафоном голос. Трубный глас. - ЭТА ДЕМОНСТРАЦИЯ НЕ САНКЦИОНИРОВАНА! ПОЖАЛУЙСТА, РАЗОЙДИТЕСЬ! ИНАЧЕ БУДУТ ПРИНЯТЫ ЖЕСТКИЕ МЕРЫ!
Вот оно. Поворачиваюсь, вглядываюсь в конец улицы. Ползет змея. От стены серых щитов отбегают люди, поворачиваются, грозят кулаками, кричат... Снова бегут. Рядом со мной, у некоего подобия трибуны (как я не люблю это слово!) собирается народ. Из проулка позади меня выныривает и останавливается в растерянности еще одна группа демонстрантов.
- РАЗОЙДИТЕСЬ! ПОЖАЛУЙСТА, РАЗОЙДИТЕСЬ!
Серая змея легиона глотает улицу стадий за стадием... Озноб в затылке.
Снова смотрю в витрину. Есть!
Сквозь гражданскую припухлость проступает знакомая жесткость. От крыльев носа бегут складки; у губ, в уголках глаз -- привычные насмешливые морщины... Пробую улыбнуться -- выходит совершенно по-волчьи...
Тит Волтумий, старший центурион.
...Я вскакиваю на возвышение, расталкивая народ. Указываю в сторону приближающихся серых:
- Сейчас будет бой! Нужно организоваться!
- Э-э-э? - недоумевает толпа у моих ног. Эх, сюда бы дядьку Флавия! Он бы сейчас сказал то самое... Самое нужное и доходчивое...
- Шлюхи! - ору я. Сделать сложное -- простым.
- Путаны! - подхватывает ликующая толпа.
- Менты позорные! - спасибо, дядька Флавий, мертвый бог толпы...
- Менты!
Спрыгиваю с трибуны.
- По центуриям, по манипулам -- стройся! - командую я, подхватывая с мостовой потерянный серыми щит. В другую привычно ложится камень. - Делай как я!
Легкая заминка. Сперва растерянно, затем -- весело и дружно, выстраивается ряд, еще один. Щиты...
- Куда лезешь! - ору. - Ты и ты -- во второй ряд. Ты, со щитом... Да, рыжий, ты! В первую шеренгу! Шевелись, обезьяны!
- Шагом марш! - командую чуть позже. - Подтянуться! Четче шаг!
Они подтягиваются, ровняют шаг, словно мои команды: на жуткой латыни, с фракийскими словечками, им хорошо понятны.
Спасибо, Фурий-Лупус, Фурий-Волк, мертвый бог солдат! Пусть серые помучаются. Их встретит не толпа, где каждый сам за себя, а такой же строй щитов... Нет, не такой же -- куда им до профессиональных воинов! -- но все же. Ты знал, центурион, главное правило полководца: простое для врага -- станет для него сложным.
Шагом -- вперед. Строем, без дротиков, молча.
Навстречу движется серая змея, змея легиона -- глотая улицу стадий за стадием. Прекрасный ужас -- я на миг замираю, как в детстве -- и как замирал, будучи старшим центурионом Титом Волтумием, в свои сорок три года и семнадцать чужих веков назад...
- Барр-а-а! - кричу я.
- Урр-а-а-а! - подхватывают остальные. Крик перепуганного слоненка, ей богу!
Озноб продирает хребет, скулы твердеют. Скоро столкнуться лбами змеи: серая, чужая, и наша, где рядом со мной шагает дядька Флавий, вздев могучими руками вырванную дверь. Где на другом фланге, склонив круглую голову, держит строй старший центурион Фурий Лупус, Фурий-Волк, нацепив на губы неизменную ухмылку...
Подобранный щит -- непривычно легкий -- словно примеряется: вот сюда я приму первый удар чужого щита, чуть поддамся назад, пружиня... заставляя противника потерять равновесие... Затем -- толчок плечом. Эх, будет потеха!
Я кричу: Подтянись, левый край, не говно месишь!
Я говорю: Четче шаг, сукины дети! Будь на мне сейчас шлем, я бы почувствовал влагу на подкладке...
Врочек Шимун
- Рр-а-а-а!
Воспоминание детства: ревущая толпа, вывернутые голыми руками камни мостовой. Улицы Скироса, ругань, беготня, крики... Дядька Флавий -- огромный, всклокоченный, небритый -- с глухим рычанием поднимающий над головой бревно. "Шлюхи!", кричит дядька. Это просто и понятно. Даже мне, восьмилетнему мальчишке. Шлюхи -- во дворце, дворец дядька с друзьями возьмет, всем будет радость. Даже мне, Титу, пусть я еще маловат для камня из мостовой... Впрочем, для шлюх я маловат тоже.
Сейчас, набрав сорок лет жизни, став старшим центурионом Титом Волтумием, я понимаю, что дядька был прав: тот, кто ведет за собой, всегда называет сложные вещи простыми словами. Что было горожанам до свободы личности, до права и власти, до легитимности... или как ее там? Сложная вещь становится простой, когда вождь берет слово. Оптиматы -- грязные свиньи, трибун -- козел, патриции -- шлюхи. Это было понятно мне, восьмилетнему...
И тем более понятно всем остальным.
- Рр-а-а-а!
Ревет толпа, бежит толпа. Потоком, мутным, весенним, несущим мусор и щепки... И я, восьмилетний Тит, будущий задница-центурион, как меня называет легионная "зелень", тоже бегу.
...Когда навстречу потоку встал строй щитов, я подхватил с земли камень и швырнул изо всех сил. Эх, отскочил! "Молодец, пацан!", ухмыльнулся кто-то, вслед за мной нагибаясь за камнем. Булыжники застучали по щитам -- легионеры выстроились "черепахой" (разболтанной и не слишком умелой, как понимаю я с высоты тридцати лет службы), но вреда каменный дождь нанес немного. Вскрикнул неудачливый легионер, центурион проорал команду: что-то вроде "держать равнение, обезьяны!", строй щитов дрогнул и медленно двинулся на нас.
Это было страшно.
Атака легиона -- это всегда страшно. Иногда, проверяя выучку центурий, я встаю перед строем и приказываю младшему: шагом -- на меня. Строем, без дротиков, молча... Озноб продирает хребет, скулы сами собой твердеют -- кажется, я снова на улицах Скироса, и снова сверкающая змея легиона глотает улицу стадий за стадием...
Я кричу: подтянись, левый край, не говно месишь!
Я говорю: четче шаг, сукины дети!
А после, снимая шлем, чувствую пальцами влагу на подкладке...
- Рр-а-а?!
Толпа не уверена. Толпа помнит: ей были обещаны шлюхи, а здесь, вместо того, чтобы покорно лечь и бесстыдно раскинуть голые ноги... Здесь глотает улицу бронзовая змея, змея легиона... Почему-то кажется: это был вечер, закат -- в сумерках бунтовать веселее, легче, факелы -- какой бунт без резвого огня? -- в нетерпеливых руках. Шкура змеиная плавится бронзой...
Я, тогда черноволосый, ныне наполовину седой, смотрю. Прекрасный ужас наступающего легиона -- я замер тогда, голова кружилась -- замираю и по сей день, стоя перед строем и командуя: шагом -- на меня...
Строем, без дротиков, молча.
Дядька Флавий тоже растерялся в первый момент. Но он был умнее толпы (впрочем, даже восьмилетний мальчишка умнее ее) и он был вождем. Простой гончар, мастер, он не умел превращать воду в вино, как бог христиан, зато он умел другое...
Он делал сложное -- простым.
- Менты позорные!
Дядька Флавий, бог толпы.
Спустя тридцать пять лет, вспоминая тот день, я вижу: бронзовая змея упирается толстым лбом в лоб бунтующего потока. Двери, доски, плечи -- все пошло в ход, когда дядька Флавий сделал сложное простым. Скрипят кости. Я как наяву слышу тот звук -- сминаемые тела, трескающиеся ребра. Давит легион, давит поток, никто не хочет отступать. Бронзовая змея против темного быка...
...Говорят, удав охотится, ударом головы оглушая жертву.
Дядька Флавий -- в первых рядах, подпирает плечом огромную дверь. Вырванные с мясом бронзовые петли видны мне даже отсюда, со второго этажа, куда меня забросила чья-то заботливая рука. Подо мной -- сплошной поток, без просвета. Кажется, спрыгнув вниз, я встану и пойду, как по усыпанному камнями стратуму, оглядываясь и примечая: вот Квинт, скобарь, в перекошенном рту не хватает половины зубов, вот Сцевола, наш сосед, рыжий, как...
Вот дядька Флавий, весь из жил и костей, плечом -- в дверь, словно за ней -- счастливая жизнь, в которую не пускают. Но дядька сильный, он пробьется...
- Рр-а-а-а! А-а-а!
Из задних рядов легионеров летят дротики.
...Он всегда был силен, мой дядька -- даже когда лег под градом дротиков, то умер не сразу. Центуриону пришлось дважды вонзать в него меч, и дважды пережидать конвульсии умирающего... Центурион, плотный и краснолицый, казался мне жутко старым, хотя, думаю, он тогда был моложе, чем я сейчас...
Так умер бог толпы.
...- Я хочу стать солдатом.
- У тебя белое лицо, мальчишка. Еще великий Цезарь говорил: испугайте человека. Если его лицо покраснеет -- он храбр, если же побледнеет... Ты -- трус, а мне не нужны трусы. Пошел прочь, недоросль!
Трибун цедит слова, гордясь высокомерной, нахватанной -- не своей, ученостью. Он молод, лет на семь старше меня, тринадцатилетнего, и ему есть чем похвастаться. Он читал "Записки о Галльской войне", он помнит Цицерона и, наверное, процитирует по памяти "Природу вещей". Мое образование проще: мятеж, дядька Флавий, короткий меч, входящий между ребер, долгие скитания, одиночество, голод и боль... Зато я знаю то, чего не знает кичливый трибун второй когорты семнадцатого легиона.
Я знаю: сложное можно сделать простым.
Я ухожу.
...- Я хочу стать солдатом.
В повадках центуриона есть что-то волчье, хищное, словно бы обладатель повадок недавно вышел из леса и завернулся в человеческую шкуру: кряжистую, с крепкой шеей. Седой ежик венчает круглую лобастую голову. Глаза смотрят задумчиво.
- Дурак, - говорит центурион, широкая ладонь почти ласково прикасается к моему затылку, сбивает с ног. - Ты молод и глуп.
Центурион уходит.
- А ты -- старый козел! - кричу вдогонку. - Я достаточно храбр, чтобы сказать это?
Центурион оборачивается, с усмешкой смотрит на меня, сидящего в пыли.
- Достаточно глуп, чтобы крикнуть.
Я ненавижу эту ухмылку так же, как ненавидел бронзовую змею, пожравшую улицу моего родного города...
- Встать, зелень! Подойдешь к Квинту из пятой палатки, получишь пять палок по заднице и одеяло. Скажешь: я приказал. Потом пойдешь на поварню чистить котлы. Все. Проваливай, чтобы я больше тебя не видел...
Я чувствую: он знает.
Сложное сделать -- простым.
- Барр-а-а-а!
Воспоминание юности: ревущая центурия, бежит, пытаясь держать строй; крик разъяренного слона "Барра!" в нашем исполнении больше похож на вопль перепуганного слоненка. Перед нами темнеет фигура центуриона Фурия, белеет его лицо; выражения с такого расстояния не разобрать, но я уверен -- все мы уверены -- что центурион Фурий Лупус, Фурий-Волк, сейчас ухмыляется. Думаю, ненависть нашу он тоже прекрасно чувствует, даже не видя выражений глаз...
- Держать равнение! - его голос легко перекрывает наши вопли. - Левый край, подтянуться!
- Барр-а-а-а!
- Твою мать! - бегущий передо мной споткнулся, выронил деревянный меч, пробежал несколько шагов, заваливаясь вперед и высоко взмахивая руками... Ударил переднего под колени плечом -- они упали вместе, ругаясь на чем свет стоит. Я пробежался по упавшему щиту...
- Делай как я! - кричу. Перепрыгнуть барахтающуюся кучу -- со щитом в одной руке и здоровенной деревяшкой в другой, в доспехах -- не так-то просто. Левой ногой -- на спину лежащему -- раз! правой ногой -- уже на землю -- два! Бегу.
- С-сука! - орет сзади обиженный голос. - И ты с-су... И ты! И ты тоже!
По стопам моим, так сказать.
...В тот же день, вечером, Фурий подозвал меня. Все ушли в палатки, на другом конце лагеря кто-то громко требовал "Арторикс!", а волк-центурион -- непокрытая голова; седой ежик и глубоко сидящие глаза -- улыбался и молчал. И я молчал, только вот не улыбался...
Ненавидел.
- Дурак, - сказал Лупус неожиданно. - Ты правильно поступил сегодня, ты не сломал строй... в настоящем бою ты спас бы этим множество жизней... Но я уверен: сегодня ты ляжешь спать с разбитым ртом. Я не буду вмешиваться. И еще: ты вряд ли станешь центурионом. Все. Проваливай...
- Я стану центурионом, - шептал я, ложась спать. Распухшие губы болели, щека кровоточила изнутри. Из четверых, что напали на меня ночью, трое выполнили команду "делай как я". И среди них не было никого из лежавших тогда на земле...
- Я стану старшим центурионом.
...Мне потребовалось на это двенадцать лет...
- Когда вы толпа, вас легко уничтожить, - говорит центурион, расхаживая перед нами. - Но строй... строй разбить гораздо сложнее... Тит, Комус, ко мне! Защищайтесь!
В следующее мгновение удар в голову валит меня с ног. В ухе -- звон, в глазах -- темень. Глухой гул.
- Встать!
Привычка взяла свое. Встаю. Даже не встаю -- вскакиваю. Кое-как -- сквозь туман -- углядел Комуса, на его лице -- ошеломление. Спорим, у меня такое же?
- Это было просто, - говорит Лупус, потирая здоровенный мозолистый кулак. - Я напал на них неожиданно: раз. И два: они были сами по себе. А ну-ка!
В этот раз я успел поднять щит и придвинуться к Комусу. Кулак центуриона бухнул в щит -- я даже слегка подался назад. Потом...
- Делай, как я!
Качнулся вперед, плечом -- в щит. Комус повторил за мной. Слитным ударом Лупуса сшибло на землю.
- Делай, как я!
Я занес ногу, целя в ненавистный бок... Я стану центурионом!
Колено опорной ноги пронзила страшная боль, казалось: кипятком плеснуло изнутри... Падаю!
- Врагу что-то кажется простым -- сделайте это сложным, - заговорил Фурий, стоя надо мной, обхватившим пылающее колено. Я рычал, стиснув зубы, на глазах выступили слезы. - Скорее всего, в следующий раз он десять раз подумает, прежде чем нанести удар.
- Ненавижу, - хрипел я, - Убью! Сука... Ненавижу.
...Двадцать восемь лет прошло, но я помню, как было легко и просто: ненавидеть тебя, старший центурион Фурий Лупус, Фурий-Волк. И как стало сложнее, когда по навету мальчишки-трибуна -- того самого, который был на семь лет меня старше -- был отдан под трибунал и казнен волк-центурион...
...- По приказу старшего центуриона Квинта Гарса!
Я вошел в палатку, минуя двух стражей, вооруженных пилумами. Арестованный поднял взгляд, узнал и по-волчьи ухмыльнулся. Ненавижу, привычно подумал я... затем с удивлением обнаружил, что ненависти как таковой больше нет. Есть привычка.
- Этого и следовало ожидать, - сказал Лупус обыденно, словно только меня и ждал, сидя под арестом. - Ты вечно лезешь в неприятности, Тит.
- Я принес меч.
Легкий клинок -- даже с ножнами он легче той деревяшки, с помощью которой нас учили владеть оружием -- лег перед центурионом.
- И что с того? - усмехнулся Фурий. - Думаешь, я брошусь на меч, как делали опозоренные военачальники? Спасу свою честь?
- Так думает старший центурион Квинт Гарс. Он послал меня.
Я умолчал, что сам пришел к приору с этой просьбой.
- Так думает не старина Гарс, - сказал Фурий, глядя мне в глаза, - так думает трибун второй когорты.
- Но...
- Трибун считает, что победа за ним. Возможно. Но я не дам ему победы так просто... Броситься на меч -- сдаться без боя. А на суде я скажу о нашем доблестном трибуне пару слов...
Готов поспорить, ему это не понравится.
- Я рад, что ты пришел, Тит, - сказал центурион. - Хоть ты и поступил по-дурацки... Смирно!
Я выпрямился.
- Возьми меч, вернешь Квинту Гарсу. Пусть отдаст трибуну с пожеланием броситься на меч самому. Скажешь: я приказал. Потом ступай к себе, завтра -- марш в полной выкладке, двойная норма... И еще: ты станешь хорошим центурионом. Старшим центурионом... Все. Проваливай, чтобы я больше тебя не видел...
Так умер бог солдат.
Простое для врага -- должно стать сложным.
Трудно быть стариком в теле юноши.
Когда смотришь в зеркало и видишь вместо привычного дубленого лица с насмешливыми морщинами в уголках губ...
Впрочем, я не так уж часто видел свое лицо в зеркале. В озере, в реке, в луже, в поилке для скота, в чечевичной похлебке -- да. Зеркало для меня диковинка. Это же как надо начистить бронзу...
Впрочем, это не бронза. Серебро? Видел я однажды быстрое серебро, ртуть... Так и хочется взять его в руки и катать лучистые шарики по ладони, любуясь игрой света... Отражение!
Зеркало -- это застывшая ртуть. Я понял. Надо же, молодец Тит Волтумий, старший центурион -- в седой голове мысли до сих пор шевелятся.
Но главное все же не это.
Лицо -- не мое.
Совсем. Даже не римлянин. И не грек. Италиец, может быть... Галл? Фракиец? Гепид? Гот? Герул? Те больше рыжие...
Светло-русые волосы. Мягкий овал лица, небольшая челюсть -- вместо моей тяжелой, уши -- слегка оттопыренные, явно непривычные к шлему. Шрамов нет. Совсем. Кожа белая, нежная...
И он -- тот, что в зеркале -- молод.
Даже в пятнадцать лет я не выглядел таким мальчишкой.
- Дим! - зовут за дверью. Мягкий женский голос -- так и представляется ладная девушка, с широкими бедрами, рыжеволосая... Эх, было время!
- Дим, - голос становится неуверенным, - с тобой все в порядке?
- Да, - отвечает тот, что в зеркале. - Сейчас выхожу.
Не латынь и не фракийский, даже на германский не очень... Впрочем, на германский похож. Готский? С каких это пор, интересно, я понимаю по-готски? И даже говорю?
- Да не расстраивайся ты так, - утешает голос за дверью. Точно рыжая! Чую, можно сказать... Красивая. Рыжие -- они все красивые. - Не каждый же день в астрал ходить. Буря магнитная помешала, еще что-нибудь...
Буря? Магнитная?
...А ведь ее Надей зовут. И она действительно красивая. Вот, набедренная повязка как натянулась -- знаю я Надю, хорошо знаю...
Впрочем, не я.
Мальчишка в зеркале знает. И давно он из детского возраста вышел: лет ему двадцать четыре, и родился он в августе... Родителей его... моих... зовут Александра Павловна и Валерий Степанович. А фамилия... родовое имя его... мое...
Атака легиона -- это всегда страшно.
- Дима, ты что замолчал?
- Да, - говорю. - Да.
Мой отец Марк, мать Луцилия... А меня уже двадцать лет называют Тит Волтумий. Старший, клянусь задницей Волчицы, центурион!
Сложное сделать -- простым.
- Дима!
...Надя говорит, что "после спиритического сеанса" у меня изменился взгляд. Возможно. Мужчина от мальчишки отличается в первую очередь тем, как он смотрит на женщину. Еще Надя говорит, что мой отказ от мистицизма ее радует, потому что -- как она слышала -- дух мертвеца может вселиться в тело того, кто его вызвал.
Ерунда, говорю я, все это ерунда. Ерунда, соглашается Лисичка. При этом взгляд ее становятся очень странным, застывшим... словно она что-то ищет и -- надеется не найти. Я замираю, потому что если однажды Надя найдет... Я, оказывается, уже не могу без нее жить.
Тогда же, открыв дверь ванной, я подошел к ней и обнял. Жаром опалило лицо... Эх, мальчишка, зелень легионная!
- Дима? - губы раскрылись в радостном удивлении. - Ты это... головой не ударился? Нет?
А сама в объятиях млеет, крепче прижимается.
- Ударился, - сказал я. - Когда тебя в первый раз увидел. С тех пор и хожу ушибленный...
- Правда? - в глазах -- такой огонь, что душа плавится. - А я знала... Весь из себя холодный, а иногда так посмотришь...
Дурак ты, Дима. Молодой и глупый. Головой в детстве все камни обстучал, наверное -- правильно Надя говорит...
Такое простое -- сделать таким сложным.
Себя больше врага боишься...
Трудно быть стариком.
Когда чувствуешь себя старым не потому, что ноют былые раны и сломанные когда-то кости предвещают перемену погоды...
Впрочем, старым я себя не чувствовал.
Дураком чувствовал. Сначала все удивляло новизной и необычностью, и, вместе с тем, какой-то странной, изначальной знакомостью... Впрочем, лишь для Тита Волтумия это была новизна -- Дима зевал, глядя на тарахтящие безлошадные повозки; зевал вслед пролетающим железным (!) птицам; зевал, глядя на водопад огня ночных улиц; зевал, просто зевал -- и вслед за ним зевал центурион. Узнавать было радостно и -- скучно.
Скучная радость.
Иногда я путаюсь, присваивая воспоминание Димы центуриону, в другой раз: драка в средней школе номер два почему-то проходит с применением холодного оружия и манипулярного строя. Мудрый центурион Михайлыч...
Старость приходит не с сединой и усталостью.
Моим волосам до седины еще далеко, а уставать за долгие годы службы я привык в одно и тоже время -- после отбоя...
Привычка -- вот в чем дело.
Я -- привык.
Привык быть старшим центурионом. Привык вставать до рассвета, ложится заполночь; привык чувствовать, как холод режет колени под тонким одеялом, привык есть простую похлебку из солдатских котлов... Привык отдавать приветствия и получать сам. Привык к строевому шагу, к тяжести гребенчатого шлема, к ощущению потертостей на затылке и висках...
Боги, мне даже снится этот дурацкий шлем!
Старость -- когда начинаешь ценить не удобство, а привычку.
...И даже обнимая теплое, домашнее тело Нади (рыжей моей, лисички, любимой... единственной, хитрой и курносой), лежа под пуховым одеялом в теплом и уютном доме, я долго не могу заснуть.
Стоит мне задремать, я вижу: бронзовая змея разворачивается на улицах Скироса, руки, факелы... Рр-а-а! Летят дротики. Сложное -- простым.
И еще... Иногда я вижу холодный лагерь легиона, серое утро -- рано-рано -- часовые на башенках мерзнут в коротких плащах, на ветках деревьев -- черных, осенних -- повисла изморозь... Дыхание паром вырывается изо рта. Я шагаю по узкой дороге, закутавшись в шерстяную накидку, голова моя непокрыта, холодный ветер теребит давно не стриженый волос... мне снова тринадцать лет.
Я иду в легион.
Вот так.
Трудно быть.
Когда меняешь работу не потому, что прежняя тебе не нравится или дает слишком мало средств на существование...
Впрочем, я не так уж часто менял работу. Мой послужной список -- а работал я в различных охранных агентствах и, иногда, тренером в военно-спортивных клубах -- был прекрасен. Меня уговаривали остаться, сулили повышение зарплаты, различные блага и выплаты, угощали коньяком и виски...
Впрочем, я ничего не пью кроме вина.
...Угощали редким вином, дарили оружие и путевки в экзотические места. Однажды побывав в Риме, а после -- в Галиции, я зарекся путешествовать. Хотя Лисичке в Риме понравилось...
Первую ночь там я боялся сойти с ума.
Увидев наутро мое лицо, Надя собрала вещи и решительно кивнула: едем домой. Надя? А как же..? Домой.
После мы выбирались только в Подмосковье, к Надиным родственникам.
... - Служили? - оценил мою выправку центурион в сине-черном варварском наряде. - Звание?
- Старший центурион, первый манипул второй когорты семнадцатого легиона, - отчеканил я, - Фракия, третья Готтская компания, четвертая Готтская. Имею награды.
Лицо "центуриона" расплывалось в неуверенной улыбке.
- Ты... это. Да?
"Италия", подсказал Дима, "Майор."
- Я служил в итальянской армии, - сказал я, - дослужился до майора... Потом уехал, домой потянуло...
Улицы Скироса.
- Ну ты, брат, даешь! - присвистнул "центурион", дружески хлопнул по плечу. - Скажи, что срочную служил... тогда, может быть, поверю, а так...
Он натолкнулся на мой взгляд, поперхнулся, замолчал. Руки потянулись искать шов на брюках:
- Товарищ майор?
- Вольно. Ну что, берете на службу?
Так впервые в жизни я получил работу...
Трудно.
Мне сорок три года. Я родился двадцать семь лет назад, со дня же моей смерти прошло около семнадцати веков. Мое имя Тит Волтумий, а зовут Дмитрием Валерьевичем. Я старший центурион римского легиона, забывший как будет по латыни: упал-отжался. Моя жена -- рыжая красавица Надя, которая считает, что мертвые могут вселяться в живых. Ерунда! Мертвые могут вселяться только в мертвых...
Я тому подтверждение.
Моей жажды жизни хватило на двоих.
А может, все это -- только сон умирающего на поле боя старого солдата. Я не знаю, как должны умирать старшие центурионы, но очень надеюсь -- быстро. Впрочем, мне рассказывали: в миг до смерти перед глазами проносится вся жизнь. Не знаю. Что вспомнил, то вспомнил -- и я не собираюсь умирать. Я собираюсь вернуться к моей Лисичке, рыжей, ласковой...
Вернуться, последний раз побыв центурионом.
Самим собой.
Смотрюсь в витрину. Недавно по этой улице прокатилась человеческая волна, гоня перед собой нескольких серых, неосторожно выскочивших на толпу. Легионерам удалось уйти, но брошенные щиты и черные дубинки лежат на мостовой... стратуме... Лежат и чего-то ждут.
Ждут возвращения серых...
Смотрюсь в темное зеркало.
Нет, не центурион. Мирная сытая жизнь расслабила лицо, убрала складки со лба, смягчила линию подбородка. Словно линии с восковой дощечки стерты морщины: лучистые -- из уголков глаз, насмешливые -- от губ, скорбные -- от крыльев носа. Разве это Тит Волтумий, Тит-центурион, гроза легионной зелени?! Одна ухмылка которого заставляла белеть от ненависти сотни лиц?
Не верю.
Мне все еще снится дорога в легион, где я -- тринадцатилетний...
- РАЗОЙДИТЕСЬ! - звучит усиленный мегафоном голос. Трубный глас. - ЭТА ДЕМОНСТРАЦИЯ НЕ САНКЦИОНИРОВАНА! ПОЖАЛУЙСТА, РАЗОЙДИТЕСЬ! ИНАЧЕ БУДУТ ПРИНЯТЫ ЖЕСТКИЕ МЕРЫ!
Вот оно. Поворачиваюсь, вглядываюсь в конец улицы. Ползет змея. От стены серых щитов отбегают люди, поворачиваются, грозят кулаками, кричат... Снова бегут. Рядом со мной, у некоего подобия трибуны (как я не люблю это слово!) собирается народ. Из проулка позади меня выныривает и останавливается в растерянности еще одна группа демонстрантов.
- РАЗОЙДИТЕСЬ! ПОЖАЛУЙСТА, РАЗОЙДИТЕСЬ!
Серая змея легиона глотает улицу стадий за стадием... Озноб в затылке.
Снова смотрю в витрину. Есть!
Сквозь гражданскую припухлость проступает знакомая жесткость. От крыльев носа бегут складки; у губ, в уголках глаз -- привычные насмешливые морщины... Пробую улыбнуться -- выходит совершенно по-волчьи...
Тит Волтумий, старший центурион.
...Я вскакиваю на возвышение, расталкивая народ. Указываю в сторону приближающихся серых:
- Сейчас будет бой! Нужно организоваться!
- Э-э-э? - недоумевает толпа у моих ног. Эх, сюда бы дядьку Флавия! Он бы сейчас сказал то самое... Самое нужное и доходчивое...
- Шлюхи! - ору я. Сделать сложное -- простым.
- Путаны! - подхватывает ликующая толпа.
- Менты позорные! - спасибо, дядька Флавий, мертвый бог толпы...
- Менты!
Спрыгиваю с трибуны.
- По центуриям, по манипулам -- стройся! - командую я, подхватывая с мостовой потерянный серыми щит. В другую привычно ложится камень. - Делай как я!
Легкая заминка. Сперва растерянно, затем -- весело и дружно, выстраивается ряд, еще один. Щиты...
- Куда лезешь! - ору. - Ты и ты -- во второй ряд. Ты, со щитом... Да, рыжий, ты! В первую шеренгу! Шевелись, обезьяны!
- Шагом марш! - командую чуть позже. - Подтянуться! Четче шаг!
Они подтягиваются, ровняют шаг, словно мои команды: на жуткой латыни, с фракийскими словечками, им хорошо понятны.
Спасибо, Фурий-Лупус, Фурий-Волк, мертвый бог солдат! Пусть серые помучаются. Их встретит не толпа, где каждый сам за себя, а такой же строй щитов... Нет, не такой же -- куда им до профессиональных воинов! -- но все же. Ты знал, центурион, главное правило полководца: простое для врага -- станет для него сложным.
Шагом -- вперед. Строем, без дротиков, молча.
Навстречу движется серая змея, змея легиона -- глотая улицу стадий за стадием. Прекрасный ужас -- я на миг замираю, как в детстве -- и как замирал, будучи старшим центурионом Титом Волтумием, в свои сорок три года и семнадцать чужих веков назад...
- Барр-а-а! - кричу я.
- Урр-а-а-а! - подхватывают остальные. Крик перепуганного слоненка, ей богу!
Озноб продирает хребет, скулы твердеют. Скоро столкнуться лбами змеи: серая, чужая, и наша, где рядом со мной шагает дядька Флавий, вздев могучими руками вырванную дверь. Где на другом фланге, склонив круглую голову, держит строй старший центурион Фурий Лупус, Фурий-Волк, нацепив на губы неизменную ухмылку...
Подобранный щит -- непривычно легкий -- словно примеряется: вот сюда я приму первый удар чужого щита, чуть поддамся назад, пружиня... заставляя противника потерять равновесие... Затем -- толчок плечом. Эх, будет потеха!
Я кричу: Подтянись, левый край, не говно месишь!
Я говорю: Четче шаг, сукины дети! Будь на мне сейчас шлем, я бы почувствовал влагу на подкладке...
Ху#е нах, Голландия!
Веселая чистенькая обкуренная страна, где парады нарядных трансвеститов маршируют мимо каналов и ветряных мельниц, а местное население приветливо машет им тюльпанами, — такова репутация Голландии в глазах иностранцев.
Клоака Европы, оккупированная наркоманами, наркодилерами и выходцами из государств третьего мира, — такой видят свою страну голландцы. Подняв на щит "демократические ценности", они воплотили их в жизнь, напоролись на все, за что боролись, и теперь пакуют вещи для эмиграции.
Головой об косяк
Я свободно говорю по-голландски. Я похож на голландца. Если не стригусь коротко. Если коротко — во мне сразу угадывают русского. Я приехал в Голландию почти десять лет назад, когда мигрантов было еще мало, голландцы были приветливы и общительны, а в обращении ходили гульдены — самая красивая бумажная валюта в Европе.
Уже тогда я испытал в Амстердаме шок от разлитого повсюду сладковатого запаха марихуаны и гашиша. Им здесь пропитано все. Люди, улицы, парки, даже собаки. Для местных он столь же привычен, как для нас — загазованный запах улиц. Но вот туриста с непривычки может и повести. Уже в те времена число памятников в Амстердаме проигрывало числу кафе-шопов, где официанты ошарашивали посетителей дежурным вопросом: "Какой сорт травы в это время суток вы предпочитаете — Amstel Gold, Sativa, Indica?".
Впрочем, меня эта тема интересовала мало — я собирался завоевывать мир спорта: сначала сам выступал в борцовских клубах, как профессионал, а потом начал пробовать себя в промоутерстве, продвигал перспективных спортсменов. В свободное время зубрил добросовестно "хуйе морген" (доброе утро") и "хуйе нах" ("доброй ночи") и изучал город. В те годы я еще находил смешной шутку: "Голландские дети вырастают на голландских сказках, в которых добро всегда курит зло"…
За годы моего пребывания в Амстердаме "косяк" становился все дешевле, а цены на алкоголь все дороже. Параллельно росли и штрафы за распитие спиртного в общественном месте, которые в итоге достигли сегодняшних 18 евро — если прихлебывать из бутылки пиво. Ну а если у тебя в руках бутылка крепкого алкоголя — ты вообще, брат, попал. Заплати за такое безобразие 90 евро. Зато с "косяком" ты всегда мог разгуливать по Амстердаму свободно. Не возбранялось даже подойти за огоньком к полицейским. А чего бояться — они сами могут в этот момент раскумариваттся: коротать время на посту, передавая друг другу косяк с планом. Хотя за потребление каннабиса на дежурстве по закону и положен небольшой штраф, на это закрывают глаза. По утрам я добросовестно изучал прессу — лучший способ для освоения языка. Но и там муссировалась излюбленная голландская тема. Институт изучения марихуаны провел порцию новых исследований! Ученые сделали вывод, что конопля отлично снимает посттравматический синдром у психопатов и приступы удушья — у астматиков. Кто б сомневался. Институт изучения марихуаны — то корыто, что исправно кормит коноплеведов который год. Понятно, что они из кожи вон вылезут, доказывая: полезней этой штуки для здоровья нет.
Разделы международных событий пестрили восторженными отзывами о "голландском эксперименте" сторонников легализации мягких наркотиков из других стран. Все они пели гимны "демократическим ценностям" и строили оптимистические прогнозы: мол, кривая употребления жестких наркотиков в такой лояльной стране, как Голландия, вот-вот пойдет вниз. Не пора ли и другим странам к замечательному эксперименту присоединиться?
А однажды у меня появилась возможность увидеть действие чудо-эксперимента на отдельном конкретном человеке. Мой знакомый, гражданин Голландии, угнал машину и попал в тюрьму. В России ему за такое дело дали бы несколько лет, надели бы ватник, вручили пилу — и пошел бы он валить лес на свежем воздухе где-нибудь на бескрайних просторах Колымы. В Голландии же знакомый загремел за решетку на 2 месяца.
Голландская тюрьма мало отличается от санатория: тихо, чисто, сытно. Вот только скучно. Телевизор есть, но по нему, неясно из каких соображений, показывают только два порноканала. Приятель потом рассказал мне: все началось с того, что во время полицейского обхода дежурный поинтересовался у новичка, не наркоман ли он. И хотя мой знакомый никогда наркоманом был, он взял да из любопытства и брякнул: да. Полицейский тут же принес ему одноразовый шприц с метадоном и жгут. Приятель засадил себе пробную дозу. День прошел незаметно. На следующий день он опять заказал себе укол. Через неделю потребовал увеличить дозу. В общем, когда знакомый через два месяца из тюрьмы вышел, то был уже законченным нариком.
Сейчас он сидит на героине и вместе с другими наркоманами ходит ночами на железнодорожную станцию — там всем страждущим бесплатно выдают уже заправленные шприцы с метадоном, чтобы джанки могли дотянуть до утра, пока не затарятся чистым наркотиком. Метадон — заменитель героина раздают также из специально курсирующих по городу автобусов скорой наркотической помощи. Все для блага человека, все во имя человека! Ван Гог ухом не отделался
Неудивительно, что на "дым свободы" — визитную карточку Голландии — сюда потянулись мигранты из стран третьего мира. Ведь он так похож на дым их отечеств. Опять-таки на моих глазах во всех крупных городах Нидерландов появились этнические кварталы, которые заполонили люди с красной, черной, желтой кожей. Я никогда в жизни не был расистом, да и сейчас себя таковым не считаю. Мне все равно, какого цвета кожа, был бы человек приличный. Но разноцветные мигранты притащили с собой привычки, превратившие чистые открыточные голландские города в разросшиеся свалки.
Выходцы из Африки и Азии идут по улице, поедая на ходу шиш-кебаб с рисом и майонезом, а остатки еды кидают прохожим под ноги. Наверное, так они ходят по джунглям. В целых районах Амстердама лучше предусмотрительно шествовать посреди дороги, иначе мусор вывалят тебе из окон прямо на голову. Деньги цветные мигранты добывают либо воровством, либо торговлей жесткими наркотиками. Амфетамин, кокаин, экстази, крэк, ЛСД, героин, — всю эту дурь тебе предлагают на каждом углу, хоть и шепотом, но не шибко таясь. Выходцы из стран третьего мира используют цвет своей кожи, как охранную грамоту, и чуть что — сразу вопят о дискриминации.
Однажды еду в трамвае. На заднем сиденье развалился грязный обдолбанный негр. Он курил здоровенный косяк, хотя в транспорте курить запрещено, плевал другим под ноги и громко ругался. Однако все пассажиры трамвая делали вид, что его не замечают. Естественно, моя русская кровь вскипела. Я подошел и попросил его затушить косяк и перестать материться, потому что в трамвае дети. Негр открыл рот еще шире и оттуда еще громче понеслось "фак" вперемешку с "факинг". Я схватил его за шиворот и потащил к дверям.
Боже, что тут началось. "Расизм! — вопил грамотный мигрант. — Вызовите полицию! Меня убивают из-за цвета моей кожи!" Очень быстро появилась полиция. И … я оказался кругом виноватым. Негра почти сразу отпустили с извинениями, я же еще два часа объяснялся в участке, доказывая, что не верблюд и не расист.
Любой голландец уже давно при виде агрессивного черного предпочитает свернуть в сторону. Слишком велики шансы нарваться на нож или пулю. Показалось ему с обкурки, что ты расистски настроенный розовый слон — и привет. Тебя на кладбище, а его в тюрьму со всеми удобствами — смотреть порно под метадон.
У Европарламента, прорубившего окно в Европу для волны мигрантов, вначале еще были иллюзии, что приезжие из стран Ближнего Востока и Африки поднимут своими мозолистыми руками экономику, а потом в один прекрасный день станут цивилизованными законопослушными европейцами. Оказалось — блеф! Никакой ассимиляции. Алжирец, живущий в своем гетто в Амстердаме или Харлеме уже лет десять, может и поныне знать на голландском два слова и те неприличные. При этом детей у него — трое-четверо, живет он на пособие и в штыки воспринимает любые попытки европейских либералов заставить его считаться с местными порядками. У него своя культура! Свои традиции! Свои законы!
За пять последних лет популяция голландских мусульман выросла на полмиллиона. Режиссер Тео ван Гог, либерал, демократ и добрейшей души человек снял фильм "Смирение" — о нарушаемых правах европейских мусульманок. Хотел добиться для арабских фрау лучшей участи. И что? Был убит в самом центре Амстердама арабом, который застрелил его, ритуально перерезал горло и воткнул в сердце нож. Мол, не лезь… Мы со своими бабами сами разберемся.
И даже после таких выкидонов стать голландцем поразительно просто. Достаточно с помощью адвоката запросить у властей вид на жительство. Если и откажут — случится это не раньше, чем через год. А пока 12 месяцев можешь жить вполне законно. Потом надо всего лишь из года в год повторять запросы "в связи с изменившимися обстоятельствами". Все это время муниципальные власти будут оплачивать аренду твоей квартиры. А можно просто занять пустующий дом и жить коммуной в этом сквоте. Власти и в этом случае либеральны. Ну а если у приезжего появляются дети — его семью не депортируют из страны уже никогда.
Именно так и осело в Голландии два с лишним миллиона мигрантов.
Але, полиция!
Полиция в Голландии работает отлично. Но не потому, что граждане либерального общества не склонны к антиобщественным поступкам, а благодаря традиции тотального доносительства. Голландцы считают своим гражданским долгом позвонить в полицию и сообщить, если что заметят. Превысил скорость — и через несколько перекрестков тебя остановит патрульная машина. Кто-то из свидетелей успел запомнить номера твой машины и дать сигнал. Остановился там, где парковка запрещена — будь уверен, найдется с десяток добрых людей, которые не оставят это без внимания и сообщат об этом куда надо.
Или вот идет драка на улице — никого вроде кругом. Но из-за занавесок, из всех окон и щелей за ней наблюдают десятки внимательных глаз, которые потом расскажут, что они видели и кто первым начал. Свидетельствовать в суде для голландцев почетно. Стучать — не западло.
Самые страшные преступления — проявления агрессии. Хуже только уклонение от уплаты налогов. А вот воровство считается мелочью. Ворам, пойманным за руку в третий, а то и в четвертый раз, могут присудить штраф в размере 30 евро. Правда, на седьмой раз скажут: ну все, парень, у тебя теперь крупные проблемы. И … приговорят к 60 часам общественно-полезных работ на кухне дома престарелых.
Посему логично, что под Амстердамом находится самый крупный черный рынок в Европе — Бевервайг. В ангарах продают ворованную парфюмерию, одежду, технику, оружие. За аренду места торговцы платят около 300 евро в месяц — и торгуют без ограничений.
Оружие в Голландии — такой же доступный товар, как и марихуана. Уплатив 250 евро в год, можно стать членом стрелкового клуба и собрать неплохой арсенал. У моего знакомого есть снайперские винтовки, штурмовые автоматы, пулемет. Еще он купил противотанковое ружье Дегтярева — длинное такое, на сошках. Его патрон пробивает лобовую броню танка и армированные по всем классам защиты лимузины. Зачем знакомому такая "дура"? Полиция демократического государства не задает столь бестактные вопросы.
Полицейского такта также хватает на то, чтобы не лезть на дискотеки, где у железных дверей рядом с окошком-бойницей красуется объявление: "Сегодня в нашем клубе — вечеринка с тяжелыми наркотиками". Да, софт-драгс запрещены. Но частная территория — дело святое.
Благодаря таким логическим кульбитам международная наркомафия чувствует себя в Голландии превосходно. Страна победившего цивилизованного потребления анаши постепенно превратилась в главный мировой перевалочный пункт героина. В последнее время тут набрала силу югославская мафия — албанские косовары взяли под свой контроль почти весь наркобизнес в Амстердаме.
А что полиция? Полиция, напоминаю, поглощена погоней за нарушителями парковки. А что власти? Власти помогают полиции не отвлекаться от этого архиважного занятия. Недавно, например, они приняли закон о том, что курьеры, провозящие меньше 3 килограммов кокаина, не должны подвергаться аресту! Теперь все везут 2 кг 990 гр…
Сладенькие мои
Стою в очереди в супермаркет, чтобы купить продуктов на ужин. Передо мной два парня хватают друг друга за гульфики на джинсах и нежно целуются. Очередь движется медленно, парни целуются все томней и слюнявей, меня уже тошнит. Но не дай бог показать, что мне это не нравится. Начнется та же история, что с расизмом.
Мужчины с подведенными глазами, в женских платьях и босоножках на мускулистую ногу — обычная картина в Амстердаме. Секс-предложения, которые бормочут в спину туристам цветные сутенеры на каждом углу, не так просто укладываются в голове: "Девочка? Мальчик? Лошадка?"
Обитатели кварталов красных фонарей — проститутки и их сутенеры — настолько чувствуют себя хозяевами жизни, что разбивают видеоаппаратуру туристов и даже сталкивают фотографов в каналы. Полиция не препятствует. Пол живого товара в витринах не определить порой даже по справочнику — на одной особи могут присутствовать и мужские, и женские признаки.
Проститутки в Голландии, как и наркоторговцы — всех цветов радуги. Правда, китайские девицы легкого поведения предпочитают продаваться только китайцам, африканки — африканцам, турчанки — турками. И только девушки из бывшего СССР готовы лечь с любым.
Музеев эротики и секса в Амстердаме тьма-тьмущая. Посетителей могут тут ждать любые неожиданности, например, им навстречу выедет манекен-маньяк на колесиках. и со словами "Хей! Упс!" распахнет на себе одежду, демонстрируя гигантский детородный орган. Вариант для мужчин: пластиковая нимфоманка, лезущая в штаны каждому. Но это все туристическая ботва. В городе греха бывает и круче.
Гуляем как-то с другом по городу. Смотрим — в Большой церкви, она так и называется, звучит музыка. Видим, девчонки полуголые туда заходят. Симпатичные. Мы удивились — и за ними. На входе охранник стоит, улыбается.
- Ребята, вам туда нельзя!
Мы обиделись. А в чем, спрашиваем, проблема? Охранник как заржет: "Вы на афишу посмотрите. Читать умеете? Сегодня, в субботу, в Большой церкви — дискотека для лесбиянок".
И я понял — голландские священники за бабки сдадут церковь в аренду хоть зоофилам.
Недавно я прочем любопытную цифру: за последние 2 года население Нидерландов уменьшилось на 20 тысяч человек. И это при бешеной, просто сумасшедшей имиграции! Натурализоваться тут элементарно: достаточно прожить в стране 5 лет, иметь работу и ответить перед комиссией на несколько шаблонных вопросов: типа что является столицей Голландии и "сколько стоит буханка хлеба".
Кто же покидает Голландию? Отвечаю — коренные голландцы, те, кто еще не утерял мозги, скурившись или подсев на софт-наркоту. Как правило, это сельские жители, фермеры, близкие к земле. Они не хотят больше жить в той помойке, в которую превратилась их родная страна. Пепел Клааса стучит в их сердца. И потому сегодня простые голландские крестьяне увязывают свой скарб и прямо вместе с коровами и овцами по приглашению и за счет правительства Австралии массово эмигрируют в страну кенгуру.
От: Для просмотра ссылки Войдиили Зарегистрируйся
Веселая чистенькая обкуренная страна, где парады нарядных трансвеститов маршируют мимо каналов и ветряных мельниц, а местное население приветливо машет им тюльпанами, — такова репутация Голландии в глазах иностранцев.
Клоака Европы, оккупированная наркоманами, наркодилерами и выходцами из государств третьего мира, — такой видят свою страну голландцы. Подняв на щит "демократические ценности", они воплотили их в жизнь, напоролись на все, за что боролись, и теперь пакуют вещи для эмиграции.
Головой об косяк
Я свободно говорю по-голландски. Я похож на голландца. Если не стригусь коротко. Если коротко — во мне сразу угадывают русского. Я приехал в Голландию почти десять лет назад, когда мигрантов было еще мало, голландцы были приветливы и общительны, а в обращении ходили гульдены — самая красивая бумажная валюта в Европе.
Уже тогда я испытал в Амстердаме шок от разлитого повсюду сладковатого запаха марихуаны и гашиша. Им здесь пропитано все. Люди, улицы, парки, даже собаки. Для местных он столь же привычен, как для нас — загазованный запах улиц. Но вот туриста с непривычки может и повести. Уже в те времена число памятников в Амстердаме проигрывало числу кафе-шопов, где официанты ошарашивали посетителей дежурным вопросом: "Какой сорт травы в это время суток вы предпочитаете — Amstel Gold, Sativa, Indica?".
Впрочем, меня эта тема интересовала мало — я собирался завоевывать мир спорта: сначала сам выступал в борцовских клубах, как профессионал, а потом начал пробовать себя в промоутерстве, продвигал перспективных спортсменов. В свободное время зубрил добросовестно "хуйе морген" (доброе утро") и "хуйе нах" ("доброй ночи") и изучал город. В те годы я еще находил смешной шутку: "Голландские дети вырастают на голландских сказках, в которых добро всегда курит зло"…
За годы моего пребывания в Амстердаме "косяк" становился все дешевле, а цены на алкоголь все дороже. Параллельно росли и штрафы за распитие спиртного в общественном месте, которые в итоге достигли сегодняшних 18 евро — если прихлебывать из бутылки пиво. Ну а если у тебя в руках бутылка крепкого алкоголя — ты вообще, брат, попал. Заплати за такое безобразие 90 евро. Зато с "косяком" ты всегда мог разгуливать по Амстердаму свободно. Не возбранялось даже подойти за огоньком к полицейским. А чего бояться — они сами могут в этот момент раскумариваттся: коротать время на посту, передавая друг другу косяк с планом. Хотя за потребление каннабиса на дежурстве по закону и положен небольшой штраф, на это закрывают глаза. По утрам я добросовестно изучал прессу — лучший способ для освоения языка. Но и там муссировалась излюбленная голландская тема. Институт изучения марихуаны провел порцию новых исследований! Ученые сделали вывод, что конопля отлично снимает посттравматический синдром у психопатов и приступы удушья — у астматиков. Кто б сомневался. Институт изучения марихуаны — то корыто, что исправно кормит коноплеведов который год. Понятно, что они из кожи вон вылезут, доказывая: полезней этой штуки для здоровья нет.
Разделы международных событий пестрили восторженными отзывами о "голландском эксперименте" сторонников легализации мягких наркотиков из других стран. Все они пели гимны "демократическим ценностям" и строили оптимистические прогнозы: мол, кривая употребления жестких наркотиков в такой лояльной стране, как Голландия, вот-вот пойдет вниз. Не пора ли и другим странам к замечательному эксперименту присоединиться?
А однажды у меня появилась возможность увидеть действие чудо-эксперимента на отдельном конкретном человеке. Мой знакомый, гражданин Голландии, угнал машину и попал в тюрьму. В России ему за такое дело дали бы несколько лет, надели бы ватник, вручили пилу — и пошел бы он валить лес на свежем воздухе где-нибудь на бескрайних просторах Колымы. В Голландии же знакомый загремел за решетку на 2 месяца.
Голландская тюрьма мало отличается от санатория: тихо, чисто, сытно. Вот только скучно. Телевизор есть, но по нему, неясно из каких соображений, показывают только два порноканала. Приятель потом рассказал мне: все началось с того, что во время полицейского обхода дежурный поинтересовался у новичка, не наркоман ли он. И хотя мой знакомый никогда наркоманом был, он взял да из любопытства и брякнул: да. Полицейский тут же принес ему одноразовый шприц с метадоном и жгут. Приятель засадил себе пробную дозу. День прошел незаметно. На следующий день он опять заказал себе укол. Через неделю потребовал увеличить дозу. В общем, когда знакомый через два месяца из тюрьмы вышел, то был уже законченным нариком.
Сейчас он сидит на героине и вместе с другими наркоманами ходит ночами на железнодорожную станцию — там всем страждущим бесплатно выдают уже заправленные шприцы с метадоном, чтобы джанки могли дотянуть до утра, пока не затарятся чистым наркотиком. Метадон — заменитель героина раздают также из специально курсирующих по городу автобусов скорой наркотической помощи. Все для блага человека, все во имя человека! Ван Гог ухом не отделался
Неудивительно, что на "дым свободы" — визитную карточку Голландии — сюда потянулись мигранты из стран третьего мира. Ведь он так похож на дым их отечеств. Опять-таки на моих глазах во всех крупных городах Нидерландов появились этнические кварталы, которые заполонили люди с красной, черной, желтой кожей. Я никогда в жизни не был расистом, да и сейчас себя таковым не считаю. Мне все равно, какого цвета кожа, был бы человек приличный. Но разноцветные мигранты притащили с собой привычки, превратившие чистые открыточные голландские города в разросшиеся свалки.
Выходцы из Африки и Азии идут по улице, поедая на ходу шиш-кебаб с рисом и майонезом, а остатки еды кидают прохожим под ноги. Наверное, так они ходят по джунглям. В целых районах Амстердама лучше предусмотрительно шествовать посреди дороги, иначе мусор вывалят тебе из окон прямо на голову. Деньги цветные мигранты добывают либо воровством, либо торговлей жесткими наркотиками. Амфетамин, кокаин, экстази, крэк, ЛСД, героин, — всю эту дурь тебе предлагают на каждом углу, хоть и шепотом, но не шибко таясь. Выходцы из стран третьего мира используют цвет своей кожи, как охранную грамоту, и чуть что — сразу вопят о дискриминации.
Однажды еду в трамвае. На заднем сиденье развалился грязный обдолбанный негр. Он курил здоровенный косяк, хотя в транспорте курить запрещено, плевал другим под ноги и громко ругался. Однако все пассажиры трамвая делали вид, что его не замечают. Естественно, моя русская кровь вскипела. Я подошел и попросил его затушить косяк и перестать материться, потому что в трамвае дети. Негр открыл рот еще шире и оттуда еще громче понеслось "фак" вперемешку с "факинг". Я схватил его за шиворот и потащил к дверям.
Боже, что тут началось. "Расизм! — вопил грамотный мигрант. — Вызовите полицию! Меня убивают из-за цвета моей кожи!" Очень быстро появилась полиция. И … я оказался кругом виноватым. Негра почти сразу отпустили с извинениями, я же еще два часа объяснялся в участке, доказывая, что не верблюд и не расист.
Любой голландец уже давно при виде агрессивного черного предпочитает свернуть в сторону. Слишком велики шансы нарваться на нож или пулю. Показалось ему с обкурки, что ты расистски настроенный розовый слон — и привет. Тебя на кладбище, а его в тюрьму со всеми удобствами — смотреть порно под метадон.
У Европарламента, прорубившего окно в Европу для волны мигрантов, вначале еще были иллюзии, что приезжие из стран Ближнего Востока и Африки поднимут своими мозолистыми руками экономику, а потом в один прекрасный день станут цивилизованными законопослушными европейцами. Оказалось — блеф! Никакой ассимиляции. Алжирец, живущий в своем гетто в Амстердаме или Харлеме уже лет десять, может и поныне знать на голландском два слова и те неприличные. При этом детей у него — трое-четверо, живет он на пособие и в штыки воспринимает любые попытки европейских либералов заставить его считаться с местными порядками. У него своя культура! Свои традиции! Свои законы!
За пять последних лет популяция голландских мусульман выросла на полмиллиона. Режиссер Тео ван Гог, либерал, демократ и добрейшей души человек снял фильм "Смирение" — о нарушаемых правах европейских мусульманок. Хотел добиться для арабских фрау лучшей участи. И что? Был убит в самом центре Амстердама арабом, который застрелил его, ритуально перерезал горло и воткнул в сердце нож. Мол, не лезь… Мы со своими бабами сами разберемся.
И даже после таких выкидонов стать голландцем поразительно просто. Достаточно с помощью адвоката запросить у властей вид на жительство. Если и откажут — случится это не раньше, чем через год. А пока 12 месяцев можешь жить вполне законно. Потом надо всего лишь из года в год повторять запросы "в связи с изменившимися обстоятельствами". Все это время муниципальные власти будут оплачивать аренду твоей квартиры. А можно просто занять пустующий дом и жить коммуной в этом сквоте. Власти и в этом случае либеральны. Ну а если у приезжего появляются дети — его семью не депортируют из страны уже никогда.
Именно так и осело в Голландии два с лишним миллиона мигрантов.
Але, полиция!
Полиция в Голландии работает отлично. Но не потому, что граждане либерального общества не склонны к антиобщественным поступкам, а благодаря традиции тотального доносительства. Голландцы считают своим гражданским долгом позвонить в полицию и сообщить, если что заметят. Превысил скорость — и через несколько перекрестков тебя остановит патрульная машина. Кто-то из свидетелей успел запомнить номера твой машины и дать сигнал. Остановился там, где парковка запрещена — будь уверен, найдется с десяток добрых людей, которые не оставят это без внимания и сообщат об этом куда надо.
Или вот идет драка на улице — никого вроде кругом. Но из-за занавесок, из всех окон и щелей за ней наблюдают десятки внимательных глаз, которые потом расскажут, что они видели и кто первым начал. Свидетельствовать в суде для голландцев почетно. Стучать — не западло.
Самые страшные преступления — проявления агрессии. Хуже только уклонение от уплаты налогов. А вот воровство считается мелочью. Ворам, пойманным за руку в третий, а то и в четвертый раз, могут присудить штраф в размере 30 евро. Правда, на седьмой раз скажут: ну все, парень, у тебя теперь крупные проблемы. И … приговорят к 60 часам общественно-полезных работ на кухне дома престарелых.
Посему логично, что под Амстердамом находится самый крупный черный рынок в Европе — Бевервайг. В ангарах продают ворованную парфюмерию, одежду, технику, оружие. За аренду места торговцы платят около 300 евро в месяц — и торгуют без ограничений.
Оружие в Голландии — такой же доступный товар, как и марихуана. Уплатив 250 евро в год, можно стать членом стрелкового клуба и собрать неплохой арсенал. У моего знакомого есть снайперские винтовки, штурмовые автоматы, пулемет. Еще он купил противотанковое ружье Дегтярева — длинное такое, на сошках. Его патрон пробивает лобовую броню танка и армированные по всем классам защиты лимузины. Зачем знакомому такая "дура"? Полиция демократического государства не задает столь бестактные вопросы.
Полицейского такта также хватает на то, чтобы не лезть на дискотеки, где у железных дверей рядом с окошком-бойницей красуется объявление: "Сегодня в нашем клубе — вечеринка с тяжелыми наркотиками". Да, софт-драгс запрещены. Но частная территория — дело святое.
Благодаря таким логическим кульбитам международная наркомафия чувствует себя в Голландии превосходно. Страна победившего цивилизованного потребления анаши постепенно превратилась в главный мировой перевалочный пункт героина. В последнее время тут набрала силу югославская мафия — албанские косовары взяли под свой контроль почти весь наркобизнес в Амстердаме.
А что полиция? Полиция, напоминаю, поглощена погоней за нарушителями парковки. А что власти? Власти помогают полиции не отвлекаться от этого архиважного занятия. Недавно, например, они приняли закон о том, что курьеры, провозящие меньше 3 килограммов кокаина, не должны подвергаться аресту! Теперь все везут 2 кг 990 гр…
Сладенькие мои
Стою в очереди в супермаркет, чтобы купить продуктов на ужин. Передо мной два парня хватают друг друга за гульфики на джинсах и нежно целуются. Очередь движется медленно, парни целуются все томней и слюнявей, меня уже тошнит. Но не дай бог показать, что мне это не нравится. Начнется та же история, что с расизмом.
Мужчины с подведенными глазами, в женских платьях и босоножках на мускулистую ногу — обычная картина в Амстердаме. Секс-предложения, которые бормочут в спину туристам цветные сутенеры на каждом углу, не так просто укладываются в голове: "Девочка? Мальчик? Лошадка?"
Обитатели кварталов красных фонарей — проститутки и их сутенеры — настолько чувствуют себя хозяевами жизни, что разбивают видеоаппаратуру туристов и даже сталкивают фотографов в каналы. Полиция не препятствует. Пол живого товара в витринах не определить порой даже по справочнику — на одной особи могут присутствовать и мужские, и женские признаки.
Проститутки в Голландии, как и наркоторговцы — всех цветов радуги. Правда, китайские девицы легкого поведения предпочитают продаваться только китайцам, африканки — африканцам, турчанки — турками. И только девушки из бывшего СССР готовы лечь с любым.
Музеев эротики и секса в Амстердаме тьма-тьмущая. Посетителей могут тут ждать любые неожиданности, например, им навстречу выедет манекен-маньяк на колесиках. и со словами "Хей! Упс!" распахнет на себе одежду, демонстрируя гигантский детородный орган. Вариант для мужчин: пластиковая нимфоманка, лезущая в штаны каждому. Но это все туристическая ботва. В городе греха бывает и круче.
Гуляем как-то с другом по городу. Смотрим — в Большой церкви, она так и называется, звучит музыка. Видим, девчонки полуголые туда заходят. Симпатичные. Мы удивились — и за ними. На входе охранник стоит, улыбается.
- Ребята, вам туда нельзя!
Мы обиделись. А в чем, спрашиваем, проблема? Охранник как заржет: "Вы на афишу посмотрите. Читать умеете? Сегодня, в субботу, в Большой церкви — дискотека для лесбиянок".
И я понял — голландские священники за бабки сдадут церковь в аренду хоть зоофилам.
Недавно я прочем любопытную цифру: за последние 2 года население Нидерландов уменьшилось на 20 тысяч человек. И это при бешеной, просто сумасшедшей имиграции! Натурализоваться тут элементарно: достаточно прожить в стране 5 лет, иметь работу и ответить перед комиссией на несколько шаблонных вопросов: типа что является столицей Голландии и "сколько стоит буханка хлеба".
Кто же покидает Голландию? Отвечаю — коренные голландцы, те, кто еще не утерял мозги, скурившись или подсев на софт-наркоту. Как правило, это сельские жители, фермеры, близкие к земле. Они не хотят больше жить в той помойке, в которую превратилась их родная страна. Пепел Клааса стучит в их сердца. И потому сегодня простые голландские крестьяне увязывают свой скарб и прямо вместе с коровами и овцами по приглашению и за счет правительства Австралии массово эмигрируют в страну кенгуру.
От: Для просмотра ссылки Войди
Лесник неторопливо шагал по вечернему лесу. Наверное, он единственный человек на многие-многие киллометры вокруг. Здесь уже давно никто не жил, а редкие рыбаки, приезжавшие по выходным, останавливались на другом конце леса, у озера. Постепенно деревья кончились, и он вышел к болоту. Как всегда, как делал уже не один десяток раз. Последнее время он стал появляться здесь почти каждый день. Вот она, огромная старая сосна, обмотанная цепью, вот трухлявый пень, а дальше, насколько хватает глаз – черная бездна, затянутая травой, маленькими кривыми деревцами и извечным туманом.
Лесник скинул рюкзак и закурил. Огромная ржавая цепь привычно обожгла руки приятным холодом. У него была еще уйма времени.
…………………………………………………………
Никто в Городе не знал, как на самом деле зовут Скрипача, да и не хотел знать. Одни говорили, что когда-то он подавал большие надежды, но задолжал денег не тем людям и ему сломали руку; другие – что он продал душу Дьяволу, получив взамен сомнительную перспективу вышибать слезу своей мастерской игрой и медленно спиваться в этом Богом забытом городе. Но все это были всего лишь слухи. На самом деле Скрипач просто каждый вечер выступал в прокуренном баре недалеко от центра Города, когда завсегдатаи уже устанут мучить музыкальный автомат, а до долгожданного стриптиза еще далеко. Он выходил на небольшую сцену и без всякого вступления начинал играть. Затем он садился за стойку бара и выпивал ровно столько, чтобы смочь уйти на собственных ногах. Иногда его угощали. Он был невысок, болезненно бледен и некрасив, и практически никогда ни с кем не разговаривал.
Однажды в баре появилась Она. Когда Скрипач выходил на сцену, Она как раз допивала свой четвертый по счету коктейль ядовито-красного цвета. Ее волнистые светлые волосы свободно спадали на плечи, маленькая рука подпирала детское кукольное личико, пухлые губки и огромные голубые глаза выражали скуку. Желанная добыча. Мужчины поглядывали на нее и ждали, когда за четвертым коктейлем пойдет пятый, затем шестой, а затем уже можно будет взять ее под локоть и увести куда угодно. Музыка застала ее врасплох: остатки коктейля вылились на бежевое платье, оставив явно нестираемое пятно, но она уже не замечала этого. Она сидела и смотрела на этого невзрачного с виду человека: на его гордо выпрямленную спину, стремительные руки, горящие, ничего не замечающие глаза. А еще была Музыка… Слезы текли по щекам и подбородку, смывая тушь, усталость и все проблемы, навалившиеся на нее в последнее время. Потом они говорили. Долго, до утра, до самого закрытия бара. Мужчины вернулись к своей выпивке и своим привычным разговорам – здесь уже нечего было ловить.
- Этот город пожирает меня изнутри и снаружи. Все это вечно пьяное быдло тянущее потные руки, их завистливые и похотливые жены, вся эта ночная мразь, поджидающая в подворотнях. Как было бы хорошо, если бы все плохие люди однажды просто исчезли.
- Боюсь, тогда ты останешься совсем одна. В этом городе нет ни одного хорошего человека. Поверь мне, я вижу.
- А как же ты?
- Обо мне ходят разные слухи, ты разве не знала?
- Глупый! Я знаю одно: так играть может только очень, очень хороший человек…
Целую неделю они были вместе. Теперь он играл только для нее. Она сидела и роняла слезы, не смея вздохнуть. Когда он заканчивал, она расплачивалась за свой ядовито-красный коктейль, и они уходили вдвоем. Вслед им смотрели десятки завистливых глаз. Казалось, можно было осязать все те мысли, которые роились в этот момент под потолком бара: “Вот повезло ублюдку”… “Да, за такую задницу я бы тоже отдал душу, будь она неладна”… ”Сморчок сморчком, а такую девку отхватил”… “Шлюшка задрипанная. Что ж теперь, если я на этой деревяшке пиликать не умею, так я уже и не человек?”
Через неделю ее не стало. Когда Она возвращалась вечером одна, в подворотне ее уже ждали. Следующим утром ее соседка вернулась со смены домой. Она нашла холодный труп, слегка покачиваемый ветром, опрокинутую табуретку и короткую записку: “Прости”. В этот день Скрипач как обычно вышел на сцену и взял в руки скрипку. Среди людского гама, звяканья стаканов и скрежета пододвигаемых стульев не все услышали его тихий, хриплый голос: “Сегодня я играю в последний раз”.
Полицию вызвал почтальон, который жил в другом городе, и каждое утро приезжал, чтобы развезти почту. Остались только несколько маленьких детей и какая-то безумная старуха, уже много лет обитавшая в доме престарелых. Город был пуст. Даже больницы и тюрьмы опустели. Было совершенно непонятно, куда ушли люди и зачем: машины, вещи, деньги – все осталось на месте. Журналисты и полиция примерно месяц искали следы, терзали безумную старуху, но все безрезультатно. Журналисты нашли новую горячую тему, полиция остановилась на том, что раз нет никаких следов насилия, значит люди ушли добровольно. Куда – это их дело, в конце концов мы живем в свободной стране…
...............................................
Лесник посмотрел на часы: пора. Пару минут он, не глядя, крутил цифры на тяжелом кодовом замке, затем защелкнул металлический браслет на своей худой ноге и снова покрутил замок. Все, теперь можно курить и ждать. Больше всего на свете он любил самые первые звуки, когда неожиданно, без всякого вступления, со всех сторон начинала литься Музыка…
Над болотом, где-то в самой его середине, играла скрипка. Странная, ни с чем не сравнимая мелодия просачивалась и наполняла каждую клеточку тела. В этой музыке было пение ветра, вздохи влюбленных в камышах, крики рожающей женщины. Она состояла из тысячи разных оттенков, и в то же время была такой простой и понятной… Она звала за собой. Ближе, еще ближе... Цепь со скрежетом натянулась. Браслет врезался в ногу, и Лесник почувствовал знакомую боль в лодыжке. Его руки спокойно и неторопливо стали перебирать комбинации на кодовом замке: 0001…Щелк! Мимо. 0002…Щелк! Мимо… Лесник знал: когда-нибудь ему повезет, и он успеет подобрать нужную комбинацию. А пока… 0003… Щелк! Мимо. 0004… Щелк! Мимо. 0005… Щелк!
Лесник скинул рюкзак и закурил. Огромная ржавая цепь привычно обожгла руки приятным холодом. У него была еще уйма времени.
…………………………………………………………
Никто в Городе не знал, как на самом деле зовут Скрипача, да и не хотел знать. Одни говорили, что когда-то он подавал большие надежды, но задолжал денег не тем людям и ему сломали руку; другие – что он продал душу Дьяволу, получив взамен сомнительную перспективу вышибать слезу своей мастерской игрой и медленно спиваться в этом Богом забытом городе. Но все это были всего лишь слухи. На самом деле Скрипач просто каждый вечер выступал в прокуренном баре недалеко от центра Города, когда завсегдатаи уже устанут мучить музыкальный автомат, а до долгожданного стриптиза еще далеко. Он выходил на небольшую сцену и без всякого вступления начинал играть. Затем он садился за стойку бара и выпивал ровно столько, чтобы смочь уйти на собственных ногах. Иногда его угощали. Он был невысок, болезненно бледен и некрасив, и практически никогда ни с кем не разговаривал.
Однажды в баре появилась Она. Когда Скрипач выходил на сцену, Она как раз допивала свой четвертый по счету коктейль ядовито-красного цвета. Ее волнистые светлые волосы свободно спадали на плечи, маленькая рука подпирала детское кукольное личико, пухлые губки и огромные голубые глаза выражали скуку. Желанная добыча. Мужчины поглядывали на нее и ждали, когда за четвертым коктейлем пойдет пятый, затем шестой, а затем уже можно будет взять ее под локоть и увести куда угодно. Музыка застала ее врасплох: остатки коктейля вылились на бежевое платье, оставив явно нестираемое пятно, но она уже не замечала этого. Она сидела и смотрела на этого невзрачного с виду человека: на его гордо выпрямленную спину, стремительные руки, горящие, ничего не замечающие глаза. А еще была Музыка… Слезы текли по щекам и подбородку, смывая тушь, усталость и все проблемы, навалившиеся на нее в последнее время. Потом они говорили. Долго, до утра, до самого закрытия бара. Мужчины вернулись к своей выпивке и своим привычным разговорам – здесь уже нечего было ловить.
- Этот город пожирает меня изнутри и снаружи. Все это вечно пьяное быдло тянущее потные руки, их завистливые и похотливые жены, вся эта ночная мразь, поджидающая в подворотнях. Как было бы хорошо, если бы все плохие люди однажды просто исчезли.
- Боюсь, тогда ты останешься совсем одна. В этом городе нет ни одного хорошего человека. Поверь мне, я вижу.
- А как же ты?
- Обо мне ходят разные слухи, ты разве не знала?
- Глупый! Я знаю одно: так играть может только очень, очень хороший человек…
Целую неделю они были вместе. Теперь он играл только для нее. Она сидела и роняла слезы, не смея вздохнуть. Когда он заканчивал, она расплачивалась за свой ядовито-красный коктейль, и они уходили вдвоем. Вслед им смотрели десятки завистливых глаз. Казалось, можно было осязать все те мысли, которые роились в этот момент под потолком бара: “Вот повезло ублюдку”… “Да, за такую задницу я бы тоже отдал душу, будь она неладна”… ”Сморчок сморчком, а такую девку отхватил”… “Шлюшка задрипанная. Что ж теперь, если я на этой деревяшке пиликать не умею, так я уже и не человек?”
Через неделю ее не стало. Когда Она возвращалась вечером одна, в подворотне ее уже ждали. Следующим утром ее соседка вернулась со смены домой. Она нашла холодный труп, слегка покачиваемый ветром, опрокинутую табуретку и короткую записку: “Прости”. В этот день Скрипач как обычно вышел на сцену и взял в руки скрипку. Среди людского гама, звяканья стаканов и скрежета пододвигаемых стульев не все услышали его тихий, хриплый голос: “Сегодня я играю в последний раз”.
Полицию вызвал почтальон, который жил в другом городе, и каждое утро приезжал, чтобы развезти почту. Остались только несколько маленьких детей и какая-то безумная старуха, уже много лет обитавшая в доме престарелых. Город был пуст. Даже больницы и тюрьмы опустели. Было совершенно непонятно, куда ушли люди и зачем: машины, вещи, деньги – все осталось на месте. Журналисты и полиция примерно месяц искали следы, терзали безумную старуху, но все безрезультатно. Журналисты нашли новую горячую тему, полиция остановилась на том, что раз нет никаких следов насилия, значит люди ушли добровольно. Куда – это их дело, в конце концов мы живем в свободной стране…
...............................................
Лесник посмотрел на часы: пора. Пару минут он, не глядя, крутил цифры на тяжелом кодовом замке, затем защелкнул металлический браслет на своей худой ноге и снова покрутил замок. Все, теперь можно курить и ждать. Больше всего на свете он любил самые первые звуки, когда неожиданно, без всякого вступления, со всех сторон начинала литься Музыка…
Над болотом, где-то в самой его середине, играла скрипка. Странная, ни с чем не сравнимая мелодия просачивалась и наполняла каждую клеточку тела. В этой музыке было пение ветра, вздохи влюбленных в камышах, крики рожающей женщины. Она состояла из тысячи разных оттенков, и в то же время была такой простой и понятной… Она звала за собой. Ближе, еще ближе... Цепь со скрежетом натянулась. Браслет врезался в ногу, и Лесник почувствовал знакомую боль в лодыжке. Его руки спокойно и неторопливо стали перебирать комбинации на кодовом замке: 0001…Щелк! Мимо. 0002…Щелк! Мимо… Лесник знал: когда-нибудь ему повезет, и он успеет подобрать нужную комбинацию. А пока… 0003… Щелк! Мимо. 0004… Щелк! Мимо. 0005… Щелк!
Белые медведи. Это тоже самое, что и бурые, но примерно вдвое больше по всем
основным параметрам. Ах да, я уже писал, что срочную служил в Архангельске.
Зверья дикого там предостаточно. Морские котики, белые медведи, полярные
волки. Про гусей, чаек, бакланов и северных воронов я пока умолчу. Это после
как силы останутся. Встреча нос к носу с любым из этих милых зверушек не
предвещала ничего хорошего. По тому как закон севера гласил, то, что ниже
тебя ростом -еда. А есть хотели все. И белый медведь был лидером по всем
номинациям из разряда - пожрать чего или кого.
Если я еще не говорил, то скажу сейчас. Архангельский ПО в свое время, был
довольно хитрым воинским формированием - место сосредоточения блатных и
ссыльных. Одних присылали служить срочную службу подальше от горячих точек и
опасных мест. Сынам ответственных работников и детям генералов нельзя просто
так подставляться под пули. Пролетчиков присылали смывать позор своего
проступка суровыми условиями северной службы. Ну, вообщем на прокурора они
не тянули, а наказать надо было. Были и те, которым надо было просто
служить. Кто - то ведь должен служить? Таких тоже было некоторое количество.
Но иногда попадались такие уникумы. Цепь прошлых приключений мало того, что
тянулась за ними бренча и позвякивая, но к тому же умудрялась цеплять все
новые и новые звенья позора.
С одним из таких уникумов судьба свела меня на заброшенном острове в зимовку
88/89 года. Несчастное создание не могло спокойно прожить и недели, чтоб не
влипнуть в какую либо историю. Карма плохая, судьба или сглазил кто то мне
не ведомо.
Итак.
Архангельск. Зима. Утро. Остров. Плац славного ** отдела одноименного КПП.
- Старшина!!! - это был голос начальника нашего отдела майора К (личный
позывной Репа). Репа в ярости. Минуту назад ему сделал ата - та проверяющий
из отряда. А Репа этого не любит. - Старшина!!! Мать вашу!!! Кто - нибуть
научит это сотворение уму - разуму. Зае***.
Обоссать сугроб у крыльца в присутствии старшего офицера, это ж додуматься
надо было. Репа, как все мужики крупного габарита, человек душевный, но
довести все же можно, как выяснилось.
Старшина все решил по хозяйски. Наказать и с глаз долой? Наказать, чтоб
замучился? Нет проблем.
- Чистить мостки от ворот до первой вышки.
- Что все мостки?
- Все.
- Да там снегу по самые помидоры.
- Чтоб до самых досок вычистил. Проверю лично.
- Я не успею до обеда.
- Да хоть до ужина чисти. Но чтоб вычистил зассыха!
Беда пришла от куда не ждали. Уже под вечер кто - то в отряде устроил
учебную тревогу для нашего славного отдела.
- В ружье!!! Противник численностью до батальона высаживается на южном мысу
под первой вышкой.
Это достаточно глумливая вводная, доложу я вам. На острове на том момент из
людей зимовать осталось 16 человек личного состава и служебно - розыскная
собака Эльма. Все живые и беременные (не пугайтесь у Эльмы была лишь ложная
беременность) помчались биться с врагом. Не дадим ворогу ни пяди нашей
земли! Батальон? Фигня! Мы их матом обложим и шапками закидаем. Вообщем мы
побежали на свой мортал комбат. Весело так с улю-люканьем.
Снегу на острове в середине зимы действительно было по : ну, в общем вам по
пояс будет. Среди этих немыслимых сугробов извилистой лентой змеи тянулась
черная полоска тропы Хошимина. Понятно, что мы просто растянулись по этой
тропе смерти. На мое счастье я бежал последним. Все же дембель как не крути.
Странное чувство опасности успело посетить мой измученные нарзаном мозг, до
того как случилось страшное. Войдя в последний поворот я успел приметил, что
людей под вышкой нет. Несколько лежащих человеческих тел на земле усилили
эффект предстоящей беды. Дурная мысль о норвежский егерях пришло в голову
несколько позже и на мгновение. Ноги продолжали нести к неясному черному
разлому на тропе. Что это такое, размышлять прошлось уже в полете. Земля
ушло из под ног, и я уже пикировал в низ и глупым криком о половой связи с
чьей - то гипотетической мамой. Приземление на удивление было мягким. Причем
в буквальном смысле этого слова.
Медведь! Я упал в берлогу к белому медведю! Это было единственное логическое
объяснение происшедшего на тот момент. Прощай мама, прощай папа, некогда мне
не видеть своего дембеля. Утробное ворчание подтвердило эту версию падения.
В общем я прощался с жизнью.
- Вроде все, - прохрипел медведь.
- ???, - Никогда не думал, что медведи умеют считать до шестнадцати и
разговаривать человечьим голосом.
- Вашу дивизию! Слезай с офицера быстро!!
- Мама, - удивленно промямлил я в ответ.
- Застрелю и в жопу трахну!!!
Это был Репа. Какое счастье, что Репа весил 150 кг. Похоже, что он просто
раздавил несчастного медведя. Бедный мишка. Эта мысль переместила мое тело
за пределы медвежий берлоги.
Человеческими телами под вышкой оказались мои товарищи. Живые. Только
детский здоровый смех грозил их жизням. Они катались по снегу в приступе
безудержного смеха. Через короткое время я тоже присоединился к ним. Смысл
происшедшего - и меня пробил на бурное хи-хи.
Никогда не заставляйте дураков молиться богу. Ох не безопасное это
мероприятие.
Наш пролетчик приказ - до самых мостков принял буквально как руководство к
делу. Вооружившись снеговой лопатой, ломом и малой саперной лопаткой, он
вышел на середину тропы и принялся копать. За пол зимы снегопадов мы
натоптали изрядно. Эту злосчастную тропу не чистили из принципа и отсутствия
прямого приказа начальства. Так что малый нашел свои мостки на глубине
полутора метров. Дело сделано. От найденной точки он начал расширять свои
раскопки в два направления. Получился мини противотанковый ров.
Контролировать, сей славный труд, никто не догадался. Про нашу землеройку
просто забыли. А он и рад стараться. Поднятый по тревоге отдел бежал по
тропе гуськом. О такой засаде не тропе никто не догадывался. И вся цепочка
аккуратно сложилась в этот ров.
Есть в нашем мире высшая справедливость. Есть. Первыми падали старшина и
Репа. Падали они на нашего виновника торжества, а нежно любимый личный
состав на своих отцов командиров.
Этой участи избежала только Эльма. Наша сука обладала воистину звериным
чутьем. Она сидела в сугробе на жопе, и с неподдельным интересом, наблюдало
за происходящим.
Не каждый раз увидишь такую клоунаду.
Короткий опрос потерпевших показал примерно следующее.
- Приплыли (хана котенку, трендец, вот и все, ох и нифига себе прибежал),-
мысль первая 100% участников событий.
- Про батальон не шутили,- мысль вторая 25% всех пострадавших.
- Белый медведь. Во влетел! Отче наш :, - мысль вторая. 75% задумавшихся.
Дело в том, что Репа, старшина и несчастный гробокопатель еще пытались весть
светскую беседу. Те, что были внизу хрипели под тяжестью репы. А сам Репа не
мог говорить членораздельно по причине регулярного упадания очередного
бойца. Их хрипы и рыки мы принимали за ворчание потревоженного мишки.
Чего хихикаете? Страшно было аз жуть.
Все жутко обрадовались, что мы так и не попали в гости к медведю. В отряд
доложили, что супостат численностью до батальона уничтожен в злой штыковой
атаке. В плен взят пленный - одна штука. И мы вышлем его в отряд с первой же
оказией на десять суток усиленный допросов.
Репа сорвал голос ругаясь на нас и на несчастного землекопа. В армии вообще
много и часто ругаются. И мы лишились его общества на несколько дней.
Старшина заработал немалый синяк под глазом. Похоже, что кто-то не хотел
попасть на ужин медведям.
Мы хохотали от души еще некоторое время.
Яму засыпали той же ночью. Дабы наше приключение не имело продолжения.
Пролетчика усадили на губу. Позже его списали в обоз. Где он продолжил
творить чудеса. Но это была уже совсем другая история.
основным параметрам. Ах да, я уже писал, что срочную служил в Архангельске.
Зверья дикого там предостаточно. Морские котики, белые медведи, полярные
волки. Про гусей, чаек, бакланов и северных воронов я пока умолчу. Это после
как силы останутся. Встреча нос к носу с любым из этих милых зверушек не
предвещала ничего хорошего. По тому как закон севера гласил, то, что ниже
тебя ростом -еда. А есть хотели все. И белый медведь был лидером по всем
номинациям из разряда - пожрать чего или кого.
Если я еще не говорил, то скажу сейчас. Архангельский ПО в свое время, был
довольно хитрым воинским формированием - место сосредоточения блатных и
ссыльных. Одних присылали служить срочную службу подальше от горячих точек и
опасных мест. Сынам ответственных работников и детям генералов нельзя просто
так подставляться под пули. Пролетчиков присылали смывать позор своего
проступка суровыми условиями северной службы. Ну, вообщем на прокурора они
не тянули, а наказать надо было. Были и те, которым надо было просто
служить. Кто - то ведь должен служить? Таких тоже было некоторое количество.
Но иногда попадались такие уникумы. Цепь прошлых приключений мало того, что
тянулась за ними бренча и позвякивая, но к тому же умудрялась цеплять все
новые и новые звенья позора.
С одним из таких уникумов судьба свела меня на заброшенном острове в зимовку
88/89 года. Несчастное создание не могло спокойно прожить и недели, чтоб не
влипнуть в какую либо историю. Карма плохая, судьба или сглазил кто то мне
не ведомо.
Итак.
Архангельск. Зима. Утро. Остров. Плац славного ** отдела одноименного КПП.
- Старшина!!! - это был голос начальника нашего отдела майора К (личный
позывной Репа). Репа в ярости. Минуту назад ему сделал ата - та проверяющий
из отряда. А Репа этого не любит. - Старшина!!! Мать вашу!!! Кто - нибуть
научит это сотворение уму - разуму. Зае***.
Обоссать сугроб у крыльца в присутствии старшего офицера, это ж додуматься
надо было. Репа, как все мужики крупного габарита, человек душевный, но
довести все же можно, как выяснилось.
Старшина все решил по хозяйски. Наказать и с глаз долой? Наказать, чтоб
замучился? Нет проблем.
- Чистить мостки от ворот до первой вышки.
- Что все мостки?
- Все.
- Да там снегу по самые помидоры.
- Чтоб до самых досок вычистил. Проверю лично.
- Я не успею до обеда.
- Да хоть до ужина чисти. Но чтоб вычистил зассыха!
Беда пришла от куда не ждали. Уже под вечер кто - то в отряде устроил
учебную тревогу для нашего славного отдела.
- В ружье!!! Противник численностью до батальона высаживается на южном мысу
под первой вышкой.
Это достаточно глумливая вводная, доложу я вам. На острове на том момент из
людей зимовать осталось 16 человек личного состава и служебно - розыскная
собака Эльма. Все живые и беременные (не пугайтесь у Эльмы была лишь ложная
беременность) помчались биться с врагом. Не дадим ворогу ни пяди нашей
земли! Батальон? Фигня! Мы их матом обложим и шапками закидаем. Вообщем мы
побежали на свой мортал комбат. Весело так с улю-люканьем.
Снегу на острове в середине зимы действительно было по : ну, в общем вам по
пояс будет. Среди этих немыслимых сугробов извилистой лентой змеи тянулась
черная полоска тропы Хошимина. Понятно, что мы просто растянулись по этой
тропе смерти. На мое счастье я бежал последним. Все же дембель как не крути.
Странное чувство опасности успело посетить мой измученные нарзаном мозг, до
того как случилось страшное. Войдя в последний поворот я успел приметил, что
людей под вышкой нет. Несколько лежащих человеческих тел на земле усилили
эффект предстоящей беды. Дурная мысль о норвежский егерях пришло в голову
несколько позже и на мгновение. Ноги продолжали нести к неясному черному
разлому на тропе. Что это такое, размышлять прошлось уже в полете. Земля
ушло из под ног, и я уже пикировал в низ и глупым криком о половой связи с
чьей - то гипотетической мамой. Приземление на удивление было мягким. Причем
в буквальном смысле этого слова.
Медведь! Я упал в берлогу к белому медведю! Это было единственное логическое
объяснение происшедшего на тот момент. Прощай мама, прощай папа, некогда мне
не видеть своего дембеля. Утробное ворчание подтвердило эту версию падения.
В общем я прощался с жизнью.
- Вроде все, - прохрипел медведь.
- ???, - Никогда не думал, что медведи умеют считать до шестнадцати и
разговаривать человечьим голосом.
- Вашу дивизию! Слезай с офицера быстро!!
- Мама, - удивленно промямлил я в ответ.
- Застрелю и в жопу трахну!!!
Это был Репа. Какое счастье, что Репа весил 150 кг. Похоже, что он просто
раздавил несчастного медведя. Бедный мишка. Эта мысль переместила мое тело
за пределы медвежий берлоги.
Человеческими телами под вышкой оказались мои товарищи. Живые. Только
детский здоровый смех грозил их жизням. Они катались по снегу в приступе
безудержного смеха. Через короткое время я тоже присоединился к ним. Смысл
происшедшего - и меня пробил на бурное хи-хи.
Никогда не заставляйте дураков молиться богу. Ох не безопасное это
мероприятие.
Наш пролетчик приказ - до самых мостков принял буквально как руководство к
делу. Вооружившись снеговой лопатой, ломом и малой саперной лопаткой, он
вышел на середину тропы и принялся копать. За пол зимы снегопадов мы
натоптали изрядно. Эту злосчастную тропу не чистили из принципа и отсутствия
прямого приказа начальства. Так что малый нашел свои мостки на глубине
полутора метров. Дело сделано. От найденной точки он начал расширять свои
раскопки в два направления. Получился мини противотанковый ров.
Контролировать, сей славный труд, никто не догадался. Про нашу землеройку
просто забыли. А он и рад стараться. Поднятый по тревоге отдел бежал по
тропе гуськом. О такой засаде не тропе никто не догадывался. И вся цепочка
аккуратно сложилась в этот ров.
Есть в нашем мире высшая справедливость. Есть. Первыми падали старшина и
Репа. Падали они на нашего виновника торжества, а нежно любимый личный
состав на своих отцов командиров.
Этой участи избежала только Эльма. Наша сука обладала воистину звериным
чутьем. Она сидела в сугробе на жопе, и с неподдельным интересом, наблюдало
за происходящим.
Не каждый раз увидишь такую клоунаду.
Короткий опрос потерпевших показал примерно следующее.
- Приплыли (хана котенку, трендец, вот и все, ох и нифига себе прибежал),-
мысль первая 100% участников событий.
- Про батальон не шутили,- мысль вторая 25% всех пострадавших.
- Белый медведь. Во влетел! Отче наш :, - мысль вторая. 75% задумавшихся.
Дело в том, что Репа, старшина и несчастный гробокопатель еще пытались весть
светскую беседу. Те, что были внизу хрипели под тяжестью репы. А сам Репа не
мог говорить членораздельно по причине регулярного упадания очередного
бойца. Их хрипы и рыки мы принимали за ворчание потревоженного мишки.
Чего хихикаете? Страшно было аз жуть.
Все жутко обрадовались, что мы так и не попали в гости к медведю. В отряд
доложили, что супостат численностью до батальона уничтожен в злой штыковой
атаке. В плен взят пленный - одна штука. И мы вышлем его в отряд с первой же
оказией на десять суток усиленный допросов.
Репа сорвал голос ругаясь на нас и на несчастного землекопа. В армии вообще
много и часто ругаются. И мы лишились его общества на несколько дней.
Старшина заработал немалый синяк под глазом. Похоже, что кто-то не хотел
попасть на ужин медведям.
Мы хохотали от души еще некоторое время.
Яму засыпали той же ночью. Дабы наше приключение не имело продолжения.
Пролетчика усадили на губу. Позже его списали в обоз. Где он продолжил
творить чудеса. Но это была уже совсем другая история.
Кусок чего - то липкого ударился в доску рядом с моей головой. На задних партах заулюлюкали.
- Ты кто такой? - поинтересовался смуглый парнишка c первого ряда.
- Лектор - улыбнулся я.
- Лектор! - восторженно завопила аудитория - У нас новый лектор! Значит, старая сучка всё-таки сбежала! Хааа! Да вы только посмотрите на этого белого индюка!
- А почему месье пришел именно к нам? - вкрадчиво спросили откуда-то сбоку. Месье хочет учить бедных мальчиков?
- Месье попросили старые друзья.
- Гыыы! У месье есть друзья! У свиней бывают друзья! - ученики веселились во всю.
- Наверное у месье есть какое то имя? Мы же не хотим называть нашего нового друга просто лектором? Давай, не бойся, скажи нам, как тебя зовут!
- Я уже говорил вам, как меня зовут. Вы просто не правильно меня поняли дети - ответил я, аккуратно закрывая на ключ дверь аудитории. Лектор - это не моя должность. Это моя фамилия. А зовут меня Ганнибал.
- Ты кто такой? - поинтересовался смуглый парнишка c первого ряда.
- Лектор - улыбнулся я.
- Лектор! - восторженно завопила аудитория - У нас новый лектор! Значит, старая сучка всё-таки сбежала! Хааа! Да вы только посмотрите на этого белого индюка!
- А почему месье пришел именно к нам? - вкрадчиво спросили откуда-то сбоку. Месье хочет учить бедных мальчиков?
- Месье попросили старые друзья.
- Гыыы! У месье есть друзья! У свиней бывают друзья! - ученики веселились во всю.
- Наверное у месье есть какое то имя? Мы же не хотим называть нашего нового друга просто лектором? Давай, не бойся, скажи нам, как тебя зовут!
- Я уже говорил вам, как меня зовут. Вы просто не правильно меня поняли дети - ответил я, аккуратно закрывая на ключ дверь аудитории. Лектор - это не моя должность. Это моя фамилия. А зовут меня Ганнибал.
Точка
Телефонный звонок.
– Привет зайка! Как работа? Трудишься?
Как я рад слышать этот голос.
– Как проклятый!
Еще бы середина лета, а я на работе. Естественный вопрос, а оно надо? Второй курс, живешь на попечительстве у родителей, если что-то захотелось, подходи к папочке и спрашивай – все дела! Но нет! Врожденная гордость... Все сам...
– Зайка, я должна буду тебя разочаровать.
Должна! Вроде ничего не брала в долг, и тут должна.
– Ты помнишь? мы вчера разговаривали.
Опаньки! Видать новости еще хуже, чем я ожидал...
– Так вот, прости солнце, но, я уезжаю отдыхать, на байдарках в поход на неделю. Помнишь, вчера я тебе говорила?
О, да! Где-то между «какие планы на следующую неделю?» и «Просто так спрашиваю»...
Перрон...
– Будь аккуратнее там, если что – звони, все брошу и примчусь.
– Ты тоже...
– За меня не волнуйся, у меня маршрут один: дом-работа-дом (бар-друзья-пиво-чемпионат мира по футболу, но ей этого знать не обязательно, пусть не волнуется).
– Я люблю тебя!
– Я тебя тоже!
Поезд тронулся, и я пошел на работу. Боже! Как мне ее не хватает, как я скучаю... (посмотрел на часы) прошло три часа... еще целая неделя... Чтож, говорят, разлука укрепляет чувства, судя по ощущениям, так оно и есть.
Прошла неделя...
Встреча, которую безумно ждешь, слова, которые никто из нас не забудет. Ее взгляд, который я не забуду, приехал совсем другой человек...
– С возвращением!
– Привет.
Странно, все не так, ощущения как будто тебе вогнали в спину нож и не удосужились вытащить. Всю дорогу до дома мы молчали, это были все слова, что мы друг другу сказали...
– Почему ты молчишь? Денис скажи хоть что-нибудь.
Я уже прекрасно все знал...
- Холод в глазах, ты уже не моя. Точка.
17 лет самый классный возраст – раньше я не верил.
Лето, каникулы, сегодня она должна приехать из деревни, я ужасно соскучился, вот она настоящая любовь, всё как у взрослых.
Даже не могу поверить, что мы вместе. У меня получилось, я так хотел быть с ней. Значит, и я могу кому-то понравится. Я счастлив, я на седьмом небе от счастья. Просто не передать словами. Уже почти 2 месяца. Это всерьёз и надолго.
Шесть вечера, я ушел от друзей и жду её. Всматриваюсь в каждую машину, где же эта оранжевая шестёрка. Вот вот она... нет, не она... полдесятого, уже было 17 вот этих шестёрок. 18-я – она! Я бегу навстречу.
- Привет!
- Привет!
Странно а раньше было привет солнышко... Поцелуй, что то в нём не то... Да ладно, я всё это выдумываю, просто не виделись неделю, первый раз так долго...
Прошла неделя...
Час дня.
- Нам надо будет вечером серьёзно поговорить.
- О чём?
- Вечером поговорим, зайди за мной в шесть.
Поцелуй в щёчку. Сердце не на месте.
Девять вечера.
- Понимаешь, Андрей, во мне что-то изменилось. Давай будем просто друзьями...
Я, конечно, не понял почему, всё-таки никакой не взрослый ещё.
Полночь.
Так хреново мне ещё не было никогда. А я был так счастлив. Всё вдребезги! Где же сумка, а вот она, мои вещи, всё на дачу, буду, блять, пить целое лето. Точка.
Да, это точка, точка отсчета, куда хотелось вернуться и все исправить, первая, что приходила на ум все время, пока..
... Ростов и Краснодар, встречай!!! Юго-Восточная Европа! – Каста орет так, что авто раскачивается под бит. Мы несемся 220 км/ч навстречу морю. Скоро Ростов, оттуда на поезде в Лазаревское, Нас охотно согласились подбросить до Ростова – 900 км. где-то. И от этого мы Безумно рады. Мы – это Андреич, мой настоящий лучший друг, и я собственной персоной. Точка.
В Ростове мы были уже в 14:00. Денег на отдых было не так много, 15 тысяч на двоих, но это нас, на удивление, заботило менее всего... Ростов... Ростов, это сука не город, Ростов, это сука, парк. Парк, в котором мы коротали часы до нашего отправления. Парк развлечений прям как в Москве, только на самом деле никакой это не парк Горького, а настоящий Джи Сунг парк. Ростов же вообще замечательный город, особенно вокзал, на котором мы провели "замечательные" 8 часов, в ожидании молдаванчиков. Подумаешь, поезд задержался на 8 часов – это фигня, мы же совсем не торопимся на море. Ну это так лирическое отступление. Кишинев-Адлер никогда не берите билеты на этот поезд. Все отступление закончено.
2 часа дня, жара, где-то рядом плещется море, а мы продолжаем поиски квартиры... Хозяев либо нет дома, либо 2-х мальчиков не берут, боясь ночных похождений, девчонок (ну да, знакомиться будем не трезвые, но нам же с ними утром просыпаться, значит не зачем их бояться), шум, гам, короче очень приятно блять... Заходим на второй круг, плутая по улицам Лазаревской и вдруг, прям чудо какое то, табличка с надписью «сдаю комнату». Полчаса назад её не было и вот она, пожалуй, с этого и началось наше настоящее море. 3 минуты до пляжа, конечно с учётом захода в ларёк, как оказывается самый дешёвый в округе, покупка пива, ну и всего что необходимо, чаще всего это ещё пива и сигарет. И вот я вижу море, прямо перед собой, первый раз так близко, моя мечта сбывается.
По самым скромным подсчетам мы оставили тысяч 25, как это возможно? Брали же 15? Вот и мы до сих пор не можем найти ответа. Отдых был волшебным, каждый день, каждый час, каждый вздох, каждая волна, все абсолютно все несло в себе максимум позитива...
Что могут делать на море два парня, один из которых почти женат? Естественно отрываться по полной! Временные татуировки... дельфины и скорпионы на каждом шагу... надо что-то родное... на шее 64RUS. Вот это тема. Ни с кем татуировками не здороваешься...
На 4 день, проснувшись, мы решили не пить пиво, т.к. во рту стоял вкус пива. Левнбраун кажется... или Карлсберг, йух его знает с утра не разобрать. Выходим на улицу, откуда столько народа???
- Прикинь, Денис, время – час!
- Ух ты! на полчаса раньше чем вчера проснулись!
А вот и ларек.
- Нет нам только сигарет, говорю я продавщице по привычке протягивающей 4 Леоувунбрауна (#ля, как же я его вчера ночью то выговорил? И ведь поняла же... профессионал!)
- Ага, мы по вину сегодня, произнес Андрей, потом видимо прикинул расстояние, которое надо пройти до ларьков с вином, (квартал или два от силы) и жалобно так произнес: "Хотя парочку, наверное, оставьте". А вот и вино... Напробовавшись вина так, что нас уже начало штормить, мы выбрали два литра «вон того» и уже собирались уйти, как вдруг...
- А чачу вы пробовали
- Нет, а можно? Хором, мгновенно разворачиваясь, спрашиваем мы.
- Конечно можно, только она крепкая, градусов 60.
- Фигня, говорим мы, - наливай!
Зря! Я точно не помню, кто предложил залезть на аттракционах кататься, но зря!
Прошла неделя...
"Я вернусь, обещаю". Последние слова, что я шептал прощаясь...
Прошел час...
Мы в поезде... в Ростов... оттуда домой. Точка.
Наши дни...
Сколько же произошло с тех пор... Как же я хотел не попадать в больницу, не влезать в долги, не влюбляться заново, не ждать... и таких НЕ еще так много, но если у меня спросить, куда бы я хотел вернуться... Я отвечу, есть только одна точка, пожалуйста, в Ростов, в то лето... Я ничего не буду менять, переживу все, что со мной случилось после этого... лишь бы туда вернуться... 14:00 Ростов... Точка.
PS. Надеюсь, что у каждого в жизни будет такая Точка, начиная с которой, ничего не захочется менять.
(Plush feat. Андреич)
Телефонный звонок.
– Привет зайка! Как работа? Трудишься?
Как я рад слышать этот голос.
– Как проклятый!
Еще бы середина лета, а я на работе. Естественный вопрос, а оно надо? Второй курс, живешь на попечительстве у родителей, если что-то захотелось, подходи к папочке и спрашивай – все дела! Но нет! Врожденная гордость... Все сам...
– Зайка, я должна буду тебя разочаровать.
Должна! Вроде ничего не брала в долг, и тут должна.
– Ты помнишь? мы вчера разговаривали.
Опаньки! Видать новости еще хуже, чем я ожидал...
– Так вот, прости солнце, но, я уезжаю отдыхать, на байдарках в поход на неделю. Помнишь, вчера я тебе говорила?
О, да! Где-то между «какие планы на следующую неделю?» и «Просто так спрашиваю»...
Перрон...
– Будь аккуратнее там, если что – звони, все брошу и примчусь.
– Ты тоже...
– За меня не волнуйся, у меня маршрут один: дом-работа-дом (бар-друзья-пиво-чемпионат мира по футболу, но ей этого знать не обязательно, пусть не волнуется).
– Я люблю тебя!
– Я тебя тоже!
Поезд тронулся, и я пошел на работу. Боже! Как мне ее не хватает, как я скучаю... (посмотрел на часы) прошло три часа... еще целая неделя... Чтож, говорят, разлука укрепляет чувства, судя по ощущениям, так оно и есть.
Прошла неделя...
Встреча, которую безумно ждешь, слова, которые никто из нас не забудет. Ее взгляд, который я не забуду, приехал совсем другой человек...
– С возвращением!
– Привет.
Странно, все не так, ощущения как будто тебе вогнали в спину нож и не удосужились вытащить. Всю дорогу до дома мы молчали, это были все слова, что мы друг другу сказали...
– Почему ты молчишь? Денис скажи хоть что-нибудь.
Я уже прекрасно все знал...
- Холод в глазах, ты уже не моя. Точка.
17 лет самый классный возраст – раньше я не верил.
Лето, каникулы, сегодня она должна приехать из деревни, я ужасно соскучился, вот она настоящая любовь, всё как у взрослых.
Даже не могу поверить, что мы вместе. У меня получилось, я так хотел быть с ней. Значит, и я могу кому-то понравится. Я счастлив, я на седьмом небе от счастья. Просто не передать словами. Уже почти 2 месяца. Это всерьёз и надолго.
Шесть вечера, я ушел от друзей и жду её. Всматриваюсь в каждую машину, где же эта оранжевая шестёрка. Вот вот она... нет, не она... полдесятого, уже было 17 вот этих шестёрок. 18-я – она! Я бегу навстречу.
- Привет!
- Привет!
Странно а раньше было привет солнышко... Поцелуй, что то в нём не то... Да ладно, я всё это выдумываю, просто не виделись неделю, первый раз так долго...
Прошла неделя...
Час дня.
- Нам надо будет вечером серьёзно поговорить.
- О чём?
- Вечером поговорим, зайди за мной в шесть.
Поцелуй в щёчку. Сердце не на месте.
Девять вечера.
- Понимаешь, Андрей, во мне что-то изменилось. Давай будем просто друзьями...
Я, конечно, не понял почему, всё-таки никакой не взрослый ещё.
Полночь.
Так хреново мне ещё не было никогда. А я был так счастлив. Всё вдребезги! Где же сумка, а вот она, мои вещи, всё на дачу, буду, блять, пить целое лето. Точка.
Да, это точка, точка отсчета, куда хотелось вернуться и все исправить, первая, что приходила на ум все время, пока..
... Ростов и Краснодар, встречай!!! Юго-Восточная Европа! – Каста орет так, что авто раскачивается под бит. Мы несемся 220 км/ч навстречу морю. Скоро Ростов, оттуда на поезде в Лазаревское, Нас охотно согласились подбросить до Ростова – 900 км. где-то. И от этого мы Безумно рады. Мы – это Андреич, мой настоящий лучший друг, и я собственной персоной. Точка.
В Ростове мы были уже в 14:00. Денег на отдых было не так много, 15 тысяч на двоих, но это нас, на удивление, заботило менее всего... Ростов... Ростов, это сука не город, Ростов, это сука, парк. Парк, в котором мы коротали часы до нашего отправления. Парк развлечений прям как в Москве, только на самом деле никакой это не парк Горького, а настоящий Джи Сунг парк. Ростов же вообще замечательный город, особенно вокзал, на котором мы провели "замечательные" 8 часов, в ожидании молдаванчиков. Подумаешь, поезд задержался на 8 часов – это фигня, мы же совсем не торопимся на море. Ну это так лирическое отступление. Кишинев-Адлер никогда не берите билеты на этот поезд. Все отступление закончено.
2 часа дня, жара, где-то рядом плещется море, а мы продолжаем поиски квартиры... Хозяев либо нет дома, либо 2-х мальчиков не берут, боясь ночных похождений, девчонок (ну да, знакомиться будем не трезвые, но нам же с ними утром просыпаться, значит не зачем их бояться), шум, гам, короче очень приятно блять... Заходим на второй круг, плутая по улицам Лазаревской и вдруг, прям чудо какое то, табличка с надписью «сдаю комнату». Полчаса назад её не было и вот она, пожалуй, с этого и началось наше настоящее море. 3 минуты до пляжа, конечно с учётом захода в ларёк, как оказывается самый дешёвый в округе, покупка пива, ну и всего что необходимо, чаще всего это ещё пива и сигарет. И вот я вижу море, прямо перед собой, первый раз так близко, моя мечта сбывается.
По самым скромным подсчетам мы оставили тысяч 25, как это возможно? Брали же 15? Вот и мы до сих пор не можем найти ответа. Отдых был волшебным, каждый день, каждый час, каждый вздох, каждая волна, все абсолютно все несло в себе максимум позитива...
Что могут делать на море два парня, один из которых почти женат? Естественно отрываться по полной! Временные татуировки... дельфины и скорпионы на каждом шагу... надо что-то родное... на шее 64RUS. Вот это тема. Ни с кем татуировками не здороваешься...
На 4 день, проснувшись, мы решили не пить пиво, т.к. во рту стоял вкус пива. Левнбраун кажется... или Карлсберг, йух его знает с утра не разобрать. Выходим на улицу, откуда столько народа???
- Прикинь, Денис, время – час!
- Ух ты! на полчаса раньше чем вчера проснулись!
А вот и ларек.
- Нет нам только сигарет, говорю я продавщице по привычке протягивающей 4 Леоувунбрауна (#ля, как же я его вчера ночью то выговорил? И ведь поняла же... профессионал!)
- Ага, мы по вину сегодня, произнес Андрей, потом видимо прикинул расстояние, которое надо пройти до ларьков с вином, (квартал или два от силы) и жалобно так произнес: "Хотя парочку, наверное, оставьте". А вот и вино... Напробовавшись вина так, что нас уже начало штормить, мы выбрали два литра «вон того» и уже собирались уйти, как вдруг...
- А чачу вы пробовали
- Нет, а можно? Хором, мгновенно разворачиваясь, спрашиваем мы.
- Конечно можно, только она крепкая, градусов 60.
- Фигня, говорим мы, - наливай!
Зря! Я точно не помню, кто предложил залезть на аттракционах кататься, но зря!
Прошла неделя...
"Я вернусь, обещаю". Последние слова, что я шептал прощаясь...
Прошел час...
Мы в поезде... в Ростов... оттуда домой. Точка.
Наши дни...
Сколько же произошло с тех пор... Как же я хотел не попадать в больницу, не влезать в долги, не влюбляться заново, не ждать... и таких НЕ еще так много, но если у меня спросить, куда бы я хотел вернуться... Я отвечу, есть только одна точка, пожалуйста, в Ростов, в то лето... Я ничего не буду менять, переживу все, что со мной случилось после этого... лишь бы туда вернуться... 14:00 Ростов... Точка.
PS. Надеюсь, что у каждого в жизни будет такая Точка, начиная с которой, ничего не захочется менять.
(Plush feat. Андреич)
Сладкое слово Свобода!
Я сижу в машине и курю. Во, мимо идет девчонка. Блондинка. Красные чулки и короткая юбка. Не катит. Вульгарно. Вон толстушка в очках. Затравленно смотрит по сторонам. Наверняка всё еще девственница. В её-то годы... неудивительно, с такими-то линзами! Парочка. Сопливое розовое счастье в обнимку. Он смотрит на неё масляными глазами, а она, вся красная от своих желаний, судорожно прижимается к нему. Смотреть противно.
Сплевываю и выбрасываю сигарету. Вытягиваю из пачки новую. Щелчок зажигалки. Пламя. Дым. Хорошо. Спокойно. Рядом никто не нудит, что «курить, вредно, милый». Никто не прости новые сережки и колечко. Никто не тянет домой в девять вечера. Я один. Я свободен. Я наконец-то свободен! Теперь я сколько влезет буду смотреть на проходящих девчонок и никто не будет злобно шипеть мне на ухо и дергать за рукав.
Я могу до ночи резаться в варкрафт на работе и никто не будет доставать вопросами: «Милый, ты где? Милый, ты скоро?» никто не будет дуться, если я не побреюсь. Не побреюсь не потому, что опаздываю, а просто потому, что мне элементарно лень. Никто не будет занимать мою ванную по утрам и никто не будет брать мой станок непонятно для каких целей. Никто не будет ко мне принюхиваться, проверяя, не пахнет ли от меня чужими духами. И всё это - сладкое слово Свобода! Я узнаю её опьяняющий вкус, я узнаю её дурманящий запах! Вторая сигарета полетела вслед за первой.
Поворот ключа и я чувствую, как сердце машины начинает биться в унисон с моим. Огни большого города, скорость... гром. Струи дождя с бешеной силой хлещут о мою скорлупку. Я один. Я могу быть самим собой. Только я и моя машина. И еще ночной город. Мой город. Вспоминаю, что дома пустой холодильник. Супермаркет очень кстати. Все-таки тот, кто придумал круглосуточные магазины, был гением! Захожу. Много ли мне одному надо! Пару пива, пакет чипсов. А! О! Да! Макароны! Быстрые макароны - это как раз то, что нужно! Касса. Усталые глаза за прилавком. Она совсем молоденькая. Переодеть бы её из этой тухлой униформы во что-нибудь приличное - была бы даже ничего. Улыбаюсь и говорю, что сдачи не надо. Сажусь в машину. Мерный гул мотора звучит как музыка.
Домой. Темный подъезд. Ключ в замке. Включаю свет в прихожей. Да. Я один. На кухне - гора грязной посуды. Черт возьми, как же здорово, что у меня в раковине - немытая посуда! Это доказательство того, что я свободен! Свободен. Вы слышите? Я - Свободен! И не буду я её мыть. Достаю с полки последнюю тарелку. Ставлю чайник и открываю пиво. Бутылка издает звук, похожий на вздох облегчения. Глоток. Хорошо. Заливаю макароны кипятком. Еще глоток пива. Где-то у меня были вилки. А, да. Точно здесь. Нашёл. И всё-таки я свободен. И это здорово. Это по-настоящему здорово! И макароны уже приготовились. Сейчас будем ужинать. Что-то у них вид неказистый какой-то... Слиплись что ли... Ну да ладно. Не зря говорят, что макароны поднимают настроение! Наматываю макароны на вилку и отправляю в рот. Вспоминается позавчерашняя курица в соусе и чахохбили, которое я ел в воскресенье... А еще борщ... Но это было с ней. А сейчас я один. Нет! Я не один! Я - свободен! Я чувствую запах и вкус свободы! Я просто сижу в пустой квартире и ем макароны. И мне, черт возьми, это нравится! Еще одна порция макарон.
Девять вечера. Батарея пустых бутылок выстроилась на полу. Откупориваю третье пиво. На плите свистит чайник. Заученным жестом разрываю целлофан. Мусорное ведро доверху забито пакетиками из-под макарон. Суп представляется чем-то мифическим, а вкус жареной курицы наполовину стерся из воспоминаний. Некогда горячо любимый варкрафт заброшен. Каждое утро я заставляю себя чисто выбриться. Прихожу на работу вовремя. Ухожу одним из последних. Не хочется возвращаться в пустоту. Темная квартира, ванная комната только для меня одного. И опять макароны...
О да, теперь я знаю вкус свободы. У свободы вкус быстрорастворимых макарон. Или это вкус одиночества...
Часть 2
Взгляд с другой стороны.
Первый луч солнца ласково пощекотал меня по щеке. Я открыла глаза. На часах семь утра. Пора вставать. Последний раз сладко потягиваюсь и усилием воли спускаю ноги на пол. Любимые тапочки в форме красных собачек и уютный махровый халатик. Из зеркала на меня смотрит нечто с помятым лицом и встрепанными волосами. Улыбаюсь. Нечто улыбается в ответ. Эх, какие же у меня зеленые глаза по утрам... почему-то к вечеру они больше напоминают желтые кошачьи. Шлепаю в ванну. Открываю кран и тело окатывают упругие потоки воды. Большой махровый тюрбан на голове и вот я уже на кухне пью свой любимый утренний кофе. Кофе и йогурт. Обезжиренный, естественно. Обычный завтрак свободной женщины. Не надо вставать на полчаса раньше и готовить яичницу с приправами. И никто тебе не скажет, что она пересолена. Играет Shakira. Потому что мне она нравится. И никто не кричит: выруби эту попсятину! Как хорошо, что за завтраком я могу просто посмотреть на дым, поднимающийся от кофе и просто подумать ни о чем в пустой квартире... и никто не требует: «дорогая, я опаздываю! Когда уже наконец будет завтрак?». Я свободна. У меня словно крылья за спиной, еще немного - и я взлечу! Так, хватит расслабляться. Ну-ка, раз-два, встала, вымыла чашку и пошла одеваться.
Из зеркала на меня смотрит сосредоточенное лицо. Над ресницами летает кисточка с тушью. Тааак. Хорошо... теперь тоненькая полоска теней... теперь помада... очень хорошо. Где у нас фен? Стоп, почему у нас? Где у меня фен? Вот он. Мои волосы раздувает мощный поток горячего воздуха. Ювелирная точность. Удовлетворенно смотрю в зеркало. Что надеть? Юбку. Чуть ниже колена и с небольшим разрезом. Черный в обтяжку хлопковый джемпер с рукавом до локтя. Туфли на шпильке. А! Да! Чуть не забыла! Любимые духи! Помнится от этих духов... ну да ладно... это было давно.
Выхожу из подъезда. Маршрутка... неприятно конечно, но что делать... есть и в жизни свободной женщины свои минусы.
На работе как всегда. Сегодня могу сделать все, что хотела. Никому не надо готовить ужин. Ухожу в восемь. Маршрутка. Села как всегда у окна. Ой, нет.. да, товарищ, я совсем не люблю когда спят у меня на плече. Дернула плечом. Проснулся и извинился. Вроде отстал. Моя остановка. Выхожу.
Светофор. Так хочется быстрее домой... кто там сзади говорит, чтобы я не лезла под колеса? Оборачиваюсь. Нет, не стоит внимания. Зеленый свет. Перехожу дорогу. Шаги за спиной. Неужели всё еще этот? Ну точно. Спрашивает, что я делаю вечером. Ну что им всем неймется... говорю, что завтра рано на работу и вообще нормальные девушки на улицах не знакомятся. Ах, он хочет познакомиться в культурном месте? Интересно... с каких это пор пивнушка за углом стала культурным местом... мило улыбаюсь и говорю, что моему молодому человеку это не понравится. Ах, он не хочет его тревожить? Какая трогательная забота! Ах, он ничего не узнает? Замечательно. Милый, а ты себя в зеркале давно видел? Видимо, давно. Так вот иди и посмотри еще раз, думаю я. Вслух говорю, что мне пора и делаю ноги настолько быстро, насколько позволяют шпильки.
Наконец-то подъезд. Ключ в замке, дверь открылась. Тихо. Спокойно. Меня не ждут нестиранные рубашки и носки, просто потому, что кому-то лень их самому запихнуть в машинку. Любимое мягкое кресло и телевизор. На ужин - моя фирменная рыба под сметанным соусом. Теперь в ванну. Обязательно с пеной и ароматической солью. И лежать я в ней буду столько, сколько захочу... кайф! Теперь спать. Никто не колется трехдневной небритостью и не стаскивает одеяло. Все-таки, одной быть хорошо... с этой сладкой мыслью я засыпаю.
Опять вечер. Мои шпильки стучат по асфальту. Домой. Вспоминаю, что стоит зайти в магазин. Хорошо, что есть круглосуточные супермаркеты. Опять ушла с работы в девять. Все нормальные магазины в такое время уже давно закрыты. Так... чего бы приготовить... или нет... чего бы не готовить... пельмени? Гадость они, эти ваши магазинные пельмени... ладно. Может, эти, которые подороже еще ничего... йогурт на завтрак... так.. чего бы еще... ну да. Фрукты. В кассу. Измученная девушка за стойкой. Сочувствую. Ей, наверное, еще ночь работать.
Дома. Пустая квартира поглощает все звуки. Варю пельмени и густо смазываю их кетчупом. Хоть и с трудом, но есть можно. Готовить что-то приличное только для себя не хочется...
Часть 3
Вечер. Привычный супермаркет. Девушка в кассе улыбается мне, как знакомому. Еще бы, видит меня каждый день. Да, как всегда. Пару пива и макароны. Я улыбаюсь в ответ. Где-то недалеко процокали шпильки. Наверняка какое-нибудь одинокое страшилище, в такое-то время. Нормальные женщины в десять вечера по магазинам не ходят. Во, встала сзади меня. Сейчас посмотрим. Или нет, лучше не смотреть. Зачем лишний раз на ночь пугаться? Знакомый аромат духов, еле уловимый, выветрившийся за день. Ну мало ли у кого еще могут быть такие же духи... Оборачиваюсь. Да, это она... кажется, что только что меня заметила. В корзинке пара йогуртов, пельмени... черт, она же ненавидит полуфабрикаты... ну да, еще эти её вечные бананы, про которые дедушка Фрейд точно не смолчал бы. Странно, раньше в комплект входила пачка тонких сигарет. Да. Кстати. Мне самому с утра курить будет нечего. А она хорошо выглядит... новая стрижка, чуть сменила цвет волос... похудела что ли... интересно, для кого? Вот и касса. Делаю вид, что не могу справиться с пакетом. Ну правда, склеивают они их что ли? Вот и она. Предлагаю проводить. Нет, ну на самом деле, ни к чему девушке одной ночью шарахаться по спальным районам... Она пожимает плечами. Раздвижная дверь. Ступеньки. Достаю пачку сигарет, беру сам и предлагаю ей. Говорит, что бросила. Давно? Месяца два назад... Ну точно кто-то появился. Ради меня она так и не смогла это сделать в свое время... и прическа новая опять же... черт...
Всё. Меня нет. Прийти домой и упасть на диван. Больше ничего... Но сначала в магазин. Маршрут выверен месяцами возвращений с работы затемно. Быстро побросать в корзину самое необходимое и к кассе. Эй, парень спереди, ну сколько можно мяться около жвачки, а? Обернулся. Мда... я его даже сначала не узнала... выбрит, даже причесан... новый свитер... он же терпеть не может покупать одежду... Интересно, ради кого это... В корзине пиво и макароны. Значит, живет всё еще один. Ну и ладно, это не моя забота. Расплатится и уйдет. Возится с пакетом, как маленький. Помогать не буду. Мне пора. Однако, как он быстро с ним справился... зовет по имени. Проводить? Ну если хочешь... А курит он все тот же винстон лайт... Нет, я бросила. И не надо так приподнимать бровь и ухмыляться. Да, дела хорошо. На работе тоже всё отлично. Уезжаешь? На полгода? Ну что ж... удачи. Ты всегда этого хотел, рада за тебя... Странно, но эта новость меня расстроила. Нет, такие мысли нужно гнать... Мне в любом случае пора. Нет, до подъезда провожать не надо... Еще раз удачи.
Уходит. Опять уходит. Черт, а я ведь её не увижу еще очень долго... В свете желтого фонаря её волосы отливают золотом... завернула за угол. Я ведь даже телефона её теперь не знаю - она сменила номер, я ведь тогда звонил... и зачем мы только встретились именно сегодня, когда сделать что-то уже нет времени, а потом может быть поздно...
Свобода... странная, однако, вещь - эта ваша свобода... быть свободной? Для чего? Для того чтобы в любой момент завязать новые отношения? А зачем? Чтобы через две недели они опять стали старыми? И чтобы их опять променять на пресловутую свободу? А смысл...? Чтобы ни от кого не зависеть? Просто знать, что любимый человек рядом - разве это зависимость? Просто знать, что тебя дома кто-то ждет - разве это зависимость? Просто знать, что тебе есть кого ждать - разве это зависимость? Просто знать, что о тебе кто-то думает - разве это зависимость?
Хотя, может это и так. Но стоит ли такой зависимости бояться?
Я сижу в машине и курю. Во, мимо идет девчонка. Блондинка. Красные чулки и короткая юбка. Не катит. Вульгарно. Вон толстушка в очках. Затравленно смотрит по сторонам. Наверняка всё еще девственница. В её-то годы... неудивительно, с такими-то линзами! Парочка. Сопливое розовое счастье в обнимку. Он смотрит на неё масляными глазами, а она, вся красная от своих желаний, судорожно прижимается к нему. Смотреть противно.
Сплевываю и выбрасываю сигарету. Вытягиваю из пачки новую. Щелчок зажигалки. Пламя. Дым. Хорошо. Спокойно. Рядом никто не нудит, что «курить, вредно, милый». Никто не прости новые сережки и колечко. Никто не тянет домой в девять вечера. Я один. Я свободен. Я наконец-то свободен! Теперь я сколько влезет буду смотреть на проходящих девчонок и никто не будет злобно шипеть мне на ухо и дергать за рукав.
Я могу до ночи резаться в варкрафт на работе и никто не будет доставать вопросами: «Милый, ты где? Милый, ты скоро?» никто не будет дуться, если я не побреюсь. Не побреюсь не потому, что опаздываю, а просто потому, что мне элементарно лень. Никто не будет занимать мою ванную по утрам и никто не будет брать мой станок непонятно для каких целей. Никто не будет ко мне принюхиваться, проверяя, не пахнет ли от меня чужими духами. И всё это - сладкое слово Свобода! Я узнаю её опьяняющий вкус, я узнаю её дурманящий запах! Вторая сигарета полетела вслед за первой.
Поворот ключа и я чувствую, как сердце машины начинает биться в унисон с моим. Огни большого города, скорость... гром. Струи дождя с бешеной силой хлещут о мою скорлупку. Я один. Я могу быть самим собой. Только я и моя машина. И еще ночной город. Мой город. Вспоминаю, что дома пустой холодильник. Супермаркет очень кстати. Все-таки тот, кто придумал круглосуточные магазины, был гением! Захожу. Много ли мне одному надо! Пару пива, пакет чипсов. А! О! Да! Макароны! Быстрые макароны - это как раз то, что нужно! Касса. Усталые глаза за прилавком. Она совсем молоденькая. Переодеть бы её из этой тухлой униформы во что-нибудь приличное - была бы даже ничего. Улыбаюсь и говорю, что сдачи не надо. Сажусь в машину. Мерный гул мотора звучит как музыка.
Домой. Темный подъезд. Ключ в замке. Включаю свет в прихожей. Да. Я один. На кухне - гора грязной посуды. Черт возьми, как же здорово, что у меня в раковине - немытая посуда! Это доказательство того, что я свободен! Свободен. Вы слышите? Я - Свободен! И не буду я её мыть. Достаю с полки последнюю тарелку. Ставлю чайник и открываю пиво. Бутылка издает звук, похожий на вздох облегчения. Глоток. Хорошо. Заливаю макароны кипятком. Еще глоток пива. Где-то у меня были вилки. А, да. Точно здесь. Нашёл. И всё-таки я свободен. И это здорово. Это по-настоящему здорово! И макароны уже приготовились. Сейчас будем ужинать. Что-то у них вид неказистый какой-то... Слиплись что ли... Ну да ладно. Не зря говорят, что макароны поднимают настроение! Наматываю макароны на вилку и отправляю в рот. Вспоминается позавчерашняя курица в соусе и чахохбили, которое я ел в воскресенье... А еще борщ... Но это было с ней. А сейчас я один. Нет! Я не один! Я - свободен! Я чувствую запах и вкус свободы! Я просто сижу в пустой квартире и ем макароны. И мне, черт возьми, это нравится! Еще одна порция макарон.
Девять вечера. Батарея пустых бутылок выстроилась на полу. Откупориваю третье пиво. На плите свистит чайник. Заученным жестом разрываю целлофан. Мусорное ведро доверху забито пакетиками из-под макарон. Суп представляется чем-то мифическим, а вкус жареной курицы наполовину стерся из воспоминаний. Некогда горячо любимый варкрафт заброшен. Каждое утро я заставляю себя чисто выбриться. Прихожу на работу вовремя. Ухожу одним из последних. Не хочется возвращаться в пустоту. Темная квартира, ванная комната только для меня одного. И опять макароны...
О да, теперь я знаю вкус свободы. У свободы вкус быстрорастворимых макарон. Или это вкус одиночества...
Часть 2
Взгляд с другой стороны.
Первый луч солнца ласково пощекотал меня по щеке. Я открыла глаза. На часах семь утра. Пора вставать. Последний раз сладко потягиваюсь и усилием воли спускаю ноги на пол. Любимые тапочки в форме красных собачек и уютный махровый халатик. Из зеркала на меня смотрит нечто с помятым лицом и встрепанными волосами. Улыбаюсь. Нечто улыбается в ответ. Эх, какие же у меня зеленые глаза по утрам... почему-то к вечеру они больше напоминают желтые кошачьи. Шлепаю в ванну. Открываю кран и тело окатывают упругие потоки воды. Большой махровый тюрбан на голове и вот я уже на кухне пью свой любимый утренний кофе. Кофе и йогурт. Обезжиренный, естественно. Обычный завтрак свободной женщины. Не надо вставать на полчаса раньше и готовить яичницу с приправами. И никто тебе не скажет, что она пересолена. Играет Shakira. Потому что мне она нравится. И никто не кричит: выруби эту попсятину! Как хорошо, что за завтраком я могу просто посмотреть на дым, поднимающийся от кофе и просто подумать ни о чем в пустой квартире... и никто не требует: «дорогая, я опаздываю! Когда уже наконец будет завтрак?». Я свободна. У меня словно крылья за спиной, еще немного - и я взлечу! Так, хватит расслабляться. Ну-ка, раз-два, встала, вымыла чашку и пошла одеваться.
Из зеркала на меня смотрит сосредоточенное лицо. Над ресницами летает кисточка с тушью. Тааак. Хорошо... теперь тоненькая полоска теней... теперь помада... очень хорошо. Где у нас фен? Стоп, почему у нас? Где у меня фен? Вот он. Мои волосы раздувает мощный поток горячего воздуха. Ювелирная точность. Удовлетворенно смотрю в зеркало. Что надеть? Юбку. Чуть ниже колена и с небольшим разрезом. Черный в обтяжку хлопковый джемпер с рукавом до локтя. Туфли на шпильке. А! Да! Чуть не забыла! Любимые духи! Помнится от этих духов... ну да ладно... это было давно.
Выхожу из подъезда. Маршрутка... неприятно конечно, но что делать... есть и в жизни свободной женщины свои минусы.
На работе как всегда. Сегодня могу сделать все, что хотела. Никому не надо готовить ужин. Ухожу в восемь. Маршрутка. Села как всегда у окна. Ой, нет.. да, товарищ, я совсем не люблю когда спят у меня на плече. Дернула плечом. Проснулся и извинился. Вроде отстал. Моя остановка. Выхожу.
Светофор. Так хочется быстрее домой... кто там сзади говорит, чтобы я не лезла под колеса? Оборачиваюсь. Нет, не стоит внимания. Зеленый свет. Перехожу дорогу. Шаги за спиной. Неужели всё еще этот? Ну точно. Спрашивает, что я делаю вечером. Ну что им всем неймется... говорю, что завтра рано на работу и вообще нормальные девушки на улицах не знакомятся. Ах, он хочет познакомиться в культурном месте? Интересно... с каких это пор пивнушка за углом стала культурным местом... мило улыбаюсь и говорю, что моему молодому человеку это не понравится. Ах, он не хочет его тревожить? Какая трогательная забота! Ах, он ничего не узнает? Замечательно. Милый, а ты себя в зеркале давно видел? Видимо, давно. Так вот иди и посмотри еще раз, думаю я. Вслух говорю, что мне пора и делаю ноги настолько быстро, насколько позволяют шпильки.
Наконец-то подъезд. Ключ в замке, дверь открылась. Тихо. Спокойно. Меня не ждут нестиранные рубашки и носки, просто потому, что кому-то лень их самому запихнуть в машинку. Любимое мягкое кресло и телевизор. На ужин - моя фирменная рыба под сметанным соусом. Теперь в ванну. Обязательно с пеной и ароматической солью. И лежать я в ней буду столько, сколько захочу... кайф! Теперь спать. Никто не колется трехдневной небритостью и не стаскивает одеяло. Все-таки, одной быть хорошо... с этой сладкой мыслью я засыпаю.
Опять вечер. Мои шпильки стучат по асфальту. Домой. Вспоминаю, что стоит зайти в магазин. Хорошо, что есть круглосуточные супермаркеты. Опять ушла с работы в девять. Все нормальные магазины в такое время уже давно закрыты. Так... чего бы приготовить... или нет... чего бы не готовить... пельмени? Гадость они, эти ваши магазинные пельмени... ладно. Может, эти, которые подороже еще ничего... йогурт на завтрак... так.. чего бы еще... ну да. Фрукты. В кассу. Измученная девушка за стойкой. Сочувствую. Ей, наверное, еще ночь работать.
Дома. Пустая квартира поглощает все звуки. Варю пельмени и густо смазываю их кетчупом. Хоть и с трудом, но есть можно. Готовить что-то приличное только для себя не хочется...
Часть 3
Вечер. Привычный супермаркет. Девушка в кассе улыбается мне, как знакомому. Еще бы, видит меня каждый день. Да, как всегда. Пару пива и макароны. Я улыбаюсь в ответ. Где-то недалеко процокали шпильки. Наверняка какое-нибудь одинокое страшилище, в такое-то время. Нормальные женщины в десять вечера по магазинам не ходят. Во, встала сзади меня. Сейчас посмотрим. Или нет, лучше не смотреть. Зачем лишний раз на ночь пугаться? Знакомый аромат духов, еле уловимый, выветрившийся за день. Ну мало ли у кого еще могут быть такие же духи... Оборачиваюсь. Да, это она... кажется, что только что меня заметила. В корзинке пара йогуртов, пельмени... черт, она же ненавидит полуфабрикаты... ну да, еще эти её вечные бананы, про которые дедушка Фрейд точно не смолчал бы. Странно, раньше в комплект входила пачка тонких сигарет. Да. Кстати. Мне самому с утра курить будет нечего. А она хорошо выглядит... новая стрижка, чуть сменила цвет волос... похудела что ли... интересно, для кого? Вот и касса. Делаю вид, что не могу справиться с пакетом. Ну правда, склеивают они их что ли? Вот и она. Предлагаю проводить. Нет, ну на самом деле, ни к чему девушке одной ночью шарахаться по спальным районам... Она пожимает плечами. Раздвижная дверь. Ступеньки. Достаю пачку сигарет, беру сам и предлагаю ей. Говорит, что бросила. Давно? Месяца два назад... Ну точно кто-то появился. Ради меня она так и не смогла это сделать в свое время... и прическа новая опять же... черт...
Всё. Меня нет. Прийти домой и упасть на диван. Больше ничего... Но сначала в магазин. Маршрут выверен месяцами возвращений с работы затемно. Быстро побросать в корзину самое необходимое и к кассе. Эй, парень спереди, ну сколько можно мяться около жвачки, а? Обернулся. Мда... я его даже сначала не узнала... выбрит, даже причесан... новый свитер... он же терпеть не может покупать одежду... Интересно, ради кого это... В корзине пиво и макароны. Значит, живет всё еще один. Ну и ладно, это не моя забота. Расплатится и уйдет. Возится с пакетом, как маленький. Помогать не буду. Мне пора. Однако, как он быстро с ним справился... зовет по имени. Проводить? Ну если хочешь... А курит он все тот же винстон лайт... Нет, я бросила. И не надо так приподнимать бровь и ухмыляться. Да, дела хорошо. На работе тоже всё отлично. Уезжаешь? На полгода? Ну что ж... удачи. Ты всегда этого хотел, рада за тебя... Странно, но эта новость меня расстроила. Нет, такие мысли нужно гнать... Мне в любом случае пора. Нет, до подъезда провожать не надо... Еще раз удачи.
Уходит. Опять уходит. Черт, а я ведь её не увижу еще очень долго... В свете желтого фонаря её волосы отливают золотом... завернула за угол. Я ведь даже телефона её теперь не знаю - она сменила номер, я ведь тогда звонил... и зачем мы только встретились именно сегодня, когда сделать что-то уже нет времени, а потом может быть поздно...
Свобода... странная, однако, вещь - эта ваша свобода... быть свободной? Для чего? Для того чтобы в любой момент завязать новые отношения? А зачем? Чтобы через две недели они опять стали старыми? И чтобы их опять променять на пресловутую свободу? А смысл...? Чтобы ни от кого не зависеть? Просто знать, что любимый человек рядом - разве это зависимость? Просто знать, что тебя дома кто-то ждет - разве это зависимость? Просто знать, что тебе есть кого ждать - разве это зависимость? Просто знать, что о тебе кто-то думает - разве это зависимость?
Хотя, может это и так. Но стоит ли такой зависимости бояться?
Она сидела, нервно покачивая ножкой, обтянутой облегающими черными джинсами с искусственными потертостями. Сейчас автобус был почти пуст – воскресение как-никак. Мужчина, лет сорока, нагруженный портфелем с чертежами и тубусом, мельком глянул на нее. Хороша! Лет 20, наверное, студентка, маленькая, вся такая стройная и ладная. Длинные, волнистые волосы, симпатичное лицо без косметики, от чего она казалась только красивее, учитывая всеобщую женскую страсть к краске на лице и на волосах. Мужчина тяжко вздохнул. Эх! Было ведь времечко, когда с такими вот девушками встречался, беззаботен был, ветренен немного. А сейчас?
Преподаватель, лысею, жена (господи, как быстро она постарела!) двое детей. Пусть и деньги неплохие и квартира есть, но…
Он опять мельком глянул на девицу и залюбовался румянцем на ее щеках и маленькой сумочкой со всякими глупенькими висюльками. Пора уже было выходить. Он поднялся и встал возле двери.
- Так! – возмущенно заявила девушка. – И долго это продолжаться будет?
- Что? – удивился мужчина.
- Ну, знакомиться-то будем, или нет? – она посмотрела на него сердито и сжала розовые губки. – Я же видела, как ты на меня пялился.
- Я не пялился, девушка. – автобус, как назло, застрял перед светофором.
- Правда? А что это было? Ну, ведь же хочешь познакомиться? – она поднялась и испытательно посмотрела ему в глаза. А он взял, да и ляпнул правду:
- Вообще-то… Да! – в ее глазах появилось удовлетворение
- Я Лика! – представилась она, и подошла ближе, бесцеремонно подхватила под руку. – А ты?
- А я, женат… - промямлил он, вызывая ее смех. – То есть я Игорь Валерьевич.
Немногочисленные пассажиры стали оборачиваться.
- Игорь! А я замуж хочу! – сказала Лика, и мечтательно, но немного капризно посмотрела вверх. – Вот ты меня замуж возьмешь? Только честно!
Мужчина совсем уже потерял нить, от таких резких поворотов разговора, он не мог ничего придумать.
- Дык, я же женат! – немного отчаяния в его голосе.
- Ну и что? Подумаешь. – возразила девушка. – Был женат, стал разведен. Вот если бы не женат был, меня бы в супруги взял? Только честно!
- Лика. Я вас совсем не знаю… - начал, было, Игорь Валерьевич, но она отмахнулась.
- Я хорошая! Серьезно! Я готовлю хорошо, я умная, отличница. И ведь красивая же. Правда? Или я тебе не нравлюсь?
- Нравитесь.
- Славно, так и что? Взял бы?
- Нууууу… - Игорь замялся, автобус уже выворачивал к остановке, и надо было что-то сказать. – Взял бы, наверное.
- Урааа! – Лика счастливо подпрыгнула. – Так когда в ЗАГС?
Дверцы автобуса открылись, Игорь Валерьевич стал спускаться, проигнорировав вопрос «Сумасшедшая!». А она взяла и спустилась следом, обняла его за талию и ткнулась носом в грудь, пробурчав глухо оттуда:
- Мой Муж! – У Игоря Валерьевича кончилось терпение.
- Так! Все! Хватит! Девушка, отцепитесь от меня, шутки шутками, но предел тоже иметь надо! – он вырвался из цепких ручек, подхватил свой тубус и быстрым шагом направился прочь.
… Вслед ему раздался плач. Такой, самый страшный для мужчины плач – женский. Против такого никто не устоит, секретное оружие, однако! Она сидела на скамеечке, совершенно по-детски хлюпала носом, и хлопала огромными, враз покрасневшими глазами.
Игорь Валерьевич вздохнул и остановился. Лика поглядела на него с надеждой.
- Ты ведь понимаешь, что замуж я тебя не могу взять? – она кивнула. – Тогда чего плачешь?
- Заааамуууж хочууу! – она опять хлюпнула носом.
- А может чего-нибудь другого? Хочешь я тебе куплю чего-нибудь, и ты домой поедешь, а? И отстанешь от меня.
Она надулась, обиженно посмотрела на него, встала и одернула курточку:
- Соврал, значит, что нравлюсь! Хорошо! Только покупать ничего не надо. Вот! – она порылась в сумочке, и протянула ему маленькую книжицу, коричневого цвета.
Это была зачетка.
На имя Васильевой Лики Александровны.
«Твою мать!» про себя выругался Игорь Валерьевич, преподаватель психологии.
Лика улыбалась, глядя на него:
- Ставьте оценку Игорь Валерьевич. Я не ходила на ваши занятия, но курсовую работу на тему «Экстремальные способы воздействия на сознание» сдам вам завтра.
Он поставил оценку «5», расписался, проводил ее взглядом и надолго задумался.
«Отличница ведь» и над тем, что оценка заслужена…
Преподаватель, лысею, жена (господи, как быстро она постарела!) двое детей. Пусть и деньги неплохие и квартира есть, но…
Он опять мельком глянул на девицу и залюбовался румянцем на ее щеках и маленькой сумочкой со всякими глупенькими висюльками. Пора уже было выходить. Он поднялся и встал возле двери.
- Так! – возмущенно заявила девушка. – И долго это продолжаться будет?
- Что? – удивился мужчина.
- Ну, знакомиться-то будем, или нет? – она посмотрела на него сердито и сжала розовые губки. – Я же видела, как ты на меня пялился.
- Я не пялился, девушка. – автобус, как назло, застрял перед светофором.
- Правда? А что это было? Ну, ведь же хочешь познакомиться? – она поднялась и испытательно посмотрела ему в глаза. А он взял, да и ляпнул правду:
- Вообще-то… Да! – в ее глазах появилось удовлетворение
- Я Лика! – представилась она, и подошла ближе, бесцеремонно подхватила под руку. – А ты?
- А я, женат… - промямлил он, вызывая ее смех. – То есть я Игорь Валерьевич.
Немногочисленные пассажиры стали оборачиваться.
- Игорь! А я замуж хочу! – сказала Лика, и мечтательно, но немного капризно посмотрела вверх. – Вот ты меня замуж возьмешь? Только честно!
Мужчина совсем уже потерял нить, от таких резких поворотов разговора, он не мог ничего придумать.
- Дык, я же женат! – немного отчаяния в его голосе.
- Ну и что? Подумаешь. – возразила девушка. – Был женат, стал разведен. Вот если бы не женат был, меня бы в супруги взял? Только честно!
- Лика. Я вас совсем не знаю… - начал, было, Игорь Валерьевич, но она отмахнулась.
- Я хорошая! Серьезно! Я готовлю хорошо, я умная, отличница. И ведь красивая же. Правда? Или я тебе не нравлюсь?
- Нравитесь.
- Славно, так и что? Взял бы?
- Нууууу… - Игорь замялся, автобус уже выворачивал к остановке, и надо было что-то сказать. – Взял бы, наверное.
- Урааа! – Лика счастливо подпрыгнула. – Так когда в ЗАГС?
Дверцы автобуса открылись, Игорь Валерьевич стал спускаться, проигнорировав вопрос «Сумасшедшая!». А она взяла и спустилась следом, обняла его за талию и ткнулась носом в грудь, пробурчав глухо оттуда:
- Мой Муж! – У Игоря Валерьевича кончилось терпение.
- Так! Все! Хватит! Девушка, отцепитесь от меня, шутки шутками, но предел тоже иметь надо! – он вырвался из цепких ручек, подхватил свой тубус и быстрым шагом направился прочь.
… Вслед ему раздался плач. Такой, самый страшный для мужчины плач – женский. Против такого никто не устоит, секретное оружие, однако! Она сидела на скамеечке, совершенно по-детски хлюпала носом, и хлопала огромными, враз покрасневшими глазами.
Игорь Валерьевич вздохнул и остановился. Лика поглядела на него с надеждой.
- Ты ведь понимаешь, что замуж я тебя не могу взять? – она кивнула. – Тогда чего плачешь?
- Заааамуууж хочууу! – она опять хлюпнула носом.
- А может чего-нибудь другого? Хочешь я тебе куплю чего-нибудь, и ты домой поедешь, а? И отстанешь от меня.
Она надулась, обиженно посмотрела на него, встала и одернула курточку:
- Соврал, значит, что нравлюсь! Хорошо! Только покупать ничего не надо. Вот! – она порылась в сумочке, и протянула ему маленькую книжицу, коричневого цвета.
Это была зачетка.
На имя Васильевой Лики Александровны.
«Твою мать!» про себя выругался Игорь Валерьевич, преподаватель психологии.
Лика улыбалась, глядя на него:
- Ставьте оценку Игорь Валерьевич. Я не ходила на ваши занятия, но курсовую работу на тему «Экстремальные способы воздействия на сознание» сдам вам завтра.
Он поставил оценку «5», расписался, проводил ее взглядом и надолго задумался.
«Отличница ведь» и над тем, что оценка заслужена…
ЦИГЕЛЬ-ШТРАССЕ
В Берлине, в двух шагах от Острова Музеев, находится маленькая улица — Цигель-штрассе.
Раньше я думал, что слово “цигель” — турецкое и значит “быстро”. Но оказалось, что оно немецкое и значит “кирпич”. Я узнал об атом случайно, в октябре 199__ года, когда мы с моим приятелем доцентом Коляном (Николаем Николаевичем) приехали в Берлин читать лекции о русской культуре. Колян должен был читать о литературе. А я — о языке. Русском, разумеется.
Ни я, ни Колян немецкого языка не знали, не знаем и не будем знать никогда. В самолёте, выпив по 250 виски, мы решили соединить наши несуществующие знания немецкого языка в единый кулак. Кулак получился маленький, но убойный, как, кстати сказать, всегда и бывает у хороших боксёров-нокаутистов.
Я внес в копилку германистики следующие выражения: “Йа”, “йаволь”, “нихт”, “найн”, “цурюк” и “майне мутер”. Колян любит пышность и экспрессию. Он тяготеет к деконструктиву и макаронизму. Его выражения были следующие: “Айн, цвай, драй, приходи вечером в сарай”, “нихт, бля, шиссен, майне либе”, “дринкен бир унд шнапс” и “надо арбайтен унд копайтен”. Мы выпили ещё по сто и хором вспомнили “Гитлер капут”. И весь самолёт внимательно посмотрел в нашу сторону.
Между тем самолёт снижался. Под нами был серо-коричневый город, при одном взгляде на который сразу откуда-то из генетических глубин подсознания возникала мысль о бомбёжке.
Огромный аэропорт. Аккуратная немецкая пустота. Не знаю, как выразить эту идею. Германия очень похожа на Россию. Только у них везде аккуратная пустота, а у нас небрежное запустение. Представьте себе пустырь с ровными куртинами из крапивы и лебеды, симметрично разложенными дохлыми собаками. Табличка: “дохлая собака №7: прямо, двести пять метров”. И т. д. Это и будет Германия. А у нас, к примеру, дохлая собака или даже человек валяется у входа в “Метрополь” без всякой таблички. У нас небрежность доходит до маразма, а у них аккуратность до идиотизма. Но по сути дела это одно и то же. И в том и в другом есть поэзия, причём метафизическая, запредельная. Они Бытие превращают в Небытие, в Абсолют, в Пустоту, а мы Небытие, Абсолют, Пустоту превращаем в Бытие. А может быть, и наоборот. Видите, я и сам запутался в нашей нелегкой близости.
Всё это мы обсуждали в Коляном около таблички “Полицай Контроль”. Я сказал:
— Колян! Ты можешь перевести мне эту табличку?
— Йа, — сказал Колян. — Легко. Полицейский на контроле. Иначе говоря: мусор на стрёме. Или так: фриц с моноклем.
— Замечательный перевод, — сказал я. — В нём есть поэзия.
- В нем нет ничего, кроме поэзии. Это чистая поэзия. Искусство для искусства. Нет ничего вреднее, чем знать язык оригинала.
— Вообще языки знать вредно, — добавил я.
— Очень вредно. Смертельно опасно.
Он икнул нижней частью живота и эпически продолжил:
- Лет двадцать назад на рабфаке я узнал один иностранный язык. Почти в совершенстве. Не в совершенстве, но почти. То есть я знал слова из этого языка, много слов. Не один десяток. Почти два. Но связывать их во фразы я не мог. Если бы я мог связывать слова во фразы, я бы знал язык в совершенстве. Так? Но этого-то я как раз и не умел. Я брал одно слово — и понимал (Колян крепко брал воображаемое слово в свой багровый оковалок). Брал другое (Колян сжимал свою вторую свёклину) — и тоже понимал. Потом я ставил слова вместе (кулаки со всхлипом сталкивались) — и не понимал!
— Так бывает, — сказал я и икнул правым плечом.
— Так бывает в иностранных языках. А в русском так не бывает, — уверенно сказал Колян, выбросив воображаемые слова куда-то в немецкого мусора. — У нас все слова соединяются как по маслу. Даже, сука, нехорошие. Надо, кстати, рассказать об этом немецким коллегам. Чтоб они были в курсе. А то это интересное культурологическое наблюдение пройдёт мимо них.
В аэропорту нас встретила фрау Марта. Это была крепкая, как будто резиновая, румяная женщина, одетая, как все немки, с безвкусием, переходящим в какую-то марсианскую эстетику. На ней был серый мужской плащ, зелёные брюки и розовые кроссовки. На плече она держала бежевую сумку под крокодила. Как будто крокодилы бывают бежевые. Крашеные белые волосы. В ушах зачем-то малахитовые серьги (вероятно, под цвет брюк). Розовое лицо, под цвет кроссовок, растянуто в широкой доброй улыбке. Добавлю, что многие немки, улыбаясь, от избытка здоровья широко раздувают ноздри. Вот такая пёстрая ноздреватая Брунгильда встретила нас в аэропорту.
— Ошен рада. Мой названий Марта. Бодро пожаловат! Как дела?
— Дела как сажа бела, — охотно отозвался Колян. — Некислое у тебя название. У нас говорят: Марток, надевай трое порток. Вот его название — Вовик (это — про меня). Моё — Коля. Коля в квадрате. Фирштейн?
- Йа! — страстно моргнула ноздрями фрау Марта. На её лице не появилось ни грамма растерянности. Отчётливо произнесла: — Фирштейн! Фофик. Коля-квадрат. Ошен пррыятна.
И пожала нам руки, крепко, как будто вручая почётную грамоту за победу в лагерном первенстве по прыжкам в длину.
Пока мы шли к электричке, Колян всё время жарко шептал мне на ухо: “У-у, какая Марта, у-у, какая у неё фрау!” Я понял, что поездка в Берлин не пройдёт для него впустую.
Электричка (скажем так: это их тевтонское метро, только наземное) домчала нас до какого-то аккуратного восточно-берлинского полустанка и выплюнула под серую арку моста.
Восточный Берлин был весь в строительных лесах, наскоро сколоченных заборах, ямах. Дома были обмотаны ремонтной тканью. Немцы реконструировали Берлин, чтобы сделать из него столицу объединенной Германии. Колян смотрел на новую столицу объединенной Германии недобрым мутным взглядом.
Фрау Марта резво повела нас какими-то переулками. После нескольких поворотов мы остановились напротив стеклянной двери типичного серого здания.
— Это обшшежитий, — сказала Фрау Марта. Нос её плотоядно пульсировал. — Здесь — жить. Это — Цигель-штрассе. Там — Фридрих-штрассе. Всегда легко находить Фридрих-штрассе. Если потеряль — спросиль Фридрих-штрассе. Идти, идти, и вот — Цигель-штрассе.
— Как у них, у падел-фрицев всё просто, — со злобным восхищением сказал Колян. — “Здесь — жить”. БАМу — быть!
— Да, ошшень проста! Всегда находить Фридрих-штрассе! — обрадовалась фрау Марта и засмеялась, как смеются моржи в проруби.
— Мне лично нравится, как она ржёт, — сказал Колян. — Как будёновец.
— Вам нравится обшшежитий, Коля-квадрат? — охотно поддержала беседу фрау Марта.
— Ошшень, — отчеканил Колян.
— А вам, Фофик? — не унималась фрау Марта.
— Ошшень-квадрат, — ответил я уверенно.
— Тогда — бодро пожаловать! — пригласила нас фрау Марта.
Мы бодро пожаловали на третий этаж и зашли в наши апартаменты. Прекрасная комната. Сортир, ванная. Кактус на телевизоре. Так сказать, красочная виньетка по-немецки. Когда я снял куртку, то обнаружил, что Колян и фрау Марта уже сидят на диване и Колян разливает виски.
— Русский традиций! — уверенно сказала фрау Марта. — За Коля-квадрат унд Фофик на Берлин!
— На Берлин! — сказал я.
Мы выпили виски, причём фрау Марта крякнула громче всех, издав звук, похожий на тот, который издаёт лихо сморкнувшийся шолоховский казак.
— Не женщина — Чапай, — восхитился Колян. — Не понимаю, как мы их победили?
— Случайно, — сказал я. — А потом, кто сказал, что мы их победили? Они специально сдались.
— Как так? — не понимал Колян. — Мы водрузили флаг на этом ихнем... как его? Нацмен водрузил.
— Водрузил. А теперь они нам водружают. По самое пенсне.
Фрау Марта радостно пылала, как июньский восход. Она переводила глаза то на меня, то на Коляна, как будто смотрела теннисную партию. И по её лицу было видно, что она не понимает ничего и в то же время — понимает всё.
Жизнь в Берлине у нас была странная. Разумеется, никаких лекций мы читать не собирались, да нас никто особо и не просил.
Фрау Марта практически поселилась у нас в номере. У Коляна. Она идиллически поливала кактус, чётко и честно разливала виски, быстро учила русские слова, причём Колян зорко отслеживал новые поступления в словарь фрау Марты. В первый день она освоила следующие слова и выражения: “расхлебенил”, “плеснуть по двадцать восемь булечек”, “твои товарищи в овраге лошадь доедают” и “фигак”. На второй день — “мамзели и девицы, извольте объясниться”, “пощекотить в лёгкую” и “ягодичка ты моя”. На третий день уже пошла такая густая экзотика, что кроме как “зеленя на крутояре” я ничего не запомнил.
Берлин — город большой. К тому же — серый и скучный. Как там столько лет жил Штирлиц, я не понимаю, да ещё без женщины. В Западном Берлине ещё жить можно, причём жить там можно за счёт всего не немецкого, например, если всё время сидеть в итальянских забегаловках. В восточном Берлине всё — чисто немецкое, поэтому там жить нельзя. Но мы жили.
Мы выдержали в Берлине десять дней. Нам помогли русская культура и фрау Марта.
В один из последних дней, вечером мы сидели в “обшшежитий” и пили виски.
Фрау Марта в ядовито-желтом мини-бикини и армейской шапке-ушанке, подаренной ей Коляном, пьяно плакала и поливала кактус виски. Размазывая тушь по пунцовым щекам, она громко говорила:
— Пей, фриц-кактусяра!.. Пей, немецкая колючка! Коля-квадрат унд Фофик платиль... За нас с вами, за плохой слоф с ними. За Цигель-штрассе на Берлин! Жить — один раз!.. Деньги — мусор! Один ррас крофф напица, а там — пусть откажут таррмаза, тваю матт!.. Ззалиотные, к Яру!.. Пррапала жисть!
И фрау Марта заученно, наотмашь била головой в шапке об стол. Для этого ей Колян и подарил шапку.
В это время Колян, аккуратно сплевывая на свои огромные трудовые пальцы, неторопливо пересчитывал стодолларовые купюры. На нём были роговые очки от дальнозоркости. Огромные, как в аквариуме, глаза из очков смотрели трезво и благоразумно.
- Тьфу! — говорил он, обстоятельно и обильно смачивая слюной по очереди все десять пальцев. — Деньга, она счёт любит. Как говорится, всё по закону, Вашингтон к Вашингтону. Свои-то денежки считать не прискучит, от своей-то копейки живот не вспучит. Да. Денежка дорожку кладёт, копейка копейку завсегда найдёт. Деньги есть — Иван Иваныч, денег нет — горбатый хрен. Так-то вот. Пёс-то космат — ему и тепло, а мужик-то богат — ему и добро. Коли чаще счёт — так и дружба крепче... Тьфу! Так я говорю, товарищ Мартов?
Перед ним на столе лежало несколько толстых зелёных пачек, перехваченных, как и полагается, чёрными кухонными резинками. Колян нежно смотрел на пачки, вздыхал и выпивал стакан яблочного сока.
— Ддуша болит! — рычала фрау Марта, пьяными глазами выглядывая из-под шапки. Серца ррвёца в степпи! Брадьяга Байкаль переехаль... Ой, стррадаю я, Николяич!
— Страдание душу чистит, — отвечал Колян, щёлкнув резинкой. — Особлив бабью. Вольна баба в языке, а чёрт в бабьем кадыке. Ты поплачь, поплачь, дочка, полегчает, бог слезой выручает. У баб да у пьяных слезы дёшевы. Эк заходится! Совсем заквакалась. Баба что жаба. Выпей, немчура сердечная, с души морок и сойдёт.
— Сапйуся, Николяич, — кручинилась фрау Марта, — саффсием сапйус.
— Чтоб тебе, кобыле берлинской, спиться, надо лет двадцать не просыхать. У тебя же не организм, а этот... бундесрат. Ты пей, а дело разумей. Кто пьёт, у того душа поёт и т. д.
Так наша мирная беседа текла до полуночи.
Улетели мы в яркий, солнечный день. Прощание было бурным. Было ощущение, что нас провожают на фронт.
Потом фрау Марта целый год писала Коляну письма, которые он не читал.
Интересно, как там наш кактус?
Владимир Елистратов.
В Берлине, в двух шагах от Острова Музеев, находится маленькая улица — Цигель-штрассе.
Раньше я думал, что слово “цигель” — турецкое и значит “быстро”. Но оказалось, что оно немецкое и значит “кирпич”. Я узнал об атом случайно, в октябре 199__ года, когда мы с моим приятелем доцентом Коляном (Николаем Николаевичем) приехали в Берлин читать лекции о русской культуре. Колян должен был читать о литературе. А я — о языке. Русском, разумеется.
Ни я, ни Колян немецкого языка не знали, не знаем и не будем знать никогда. В самолёте, выпив по 250 виски, мы решили соединить наши несуществующие знания немецкого языка в единый кулак. Кулак получился маленький, но убойный, как, кстати сказать, всегда и бывает у хороших боксёров-нокаутистов.
Я внес в копилку германистики следующие выражения: “Йа”, “йаволь”, “нихт”, “найн”, “цурюк” и “майне мутер”. Колян любит пышность и экспрессию. Он тяготеет к деконструктиву и макаронизму. Его выражения были следующие: “Айн, цвай, драй, приходи вечером в сарай”, “нихт, бля, шиссен, майне либе”, “дринкен бир унд шнапс” и “надо арбайтен унд копайтен”. Мы выпили ещё по сто и хором вспомнили “Гитлер капут”. И весь самолёт внимательно посмотрел в нашу сторону.
Между тем самолёт снижался. Под нами был серо-коричневый город, при одном взгляде на который сразу откуда-то из генетических глубин подсознания возникала мысль о бомбёжке.
Огромный аэропорт. Аккуратная немецкая пустота. Не знаю, как выразить эту идею. Германия очень похожа на Россию. Только у них везде аккуратная пустота, а у нас небрежное запустение. Представьте себе пустырь с ровными куртинами из крапивы и лебеды, симметрично разложенными дохлыми собаками. Табличка: “дохлая собака №7: прямо, двести пять метров”. И т. д. Это и будет Германия. А у нас, к примеру, дохлая собака или даже человек валяется у входа в “Метрополь” без всякой таблички. У нас небрежность доходит до маразма, а у них аккуратность до идиотизма. Но по сути дела это одно и то же. И в том и в другом есть поэзия, причём метафизическая, запредельная. Они Бытие превращают в Небытие, в Абсолют, в Пустоту, а мы Небытие, Абсолют, Пустоту превращаем в Бытие. А может быть, и наоборот. Видите, я и сам запутался в нашей нелегкой близости.
Всё это мы обсуждали в Коляном около таблички “Полицай Контроль”. Я сказал:
— Колян! Ты можешь перевести мне эту табличку?
— Йа, — сказал Колян. — Легко. Полицейский на контроле. Иначе говоря: мусор на стрёме. Или так: фриц с моноклем.
— Замечательный перевод, — сказал я. — В нём есть поэзия.
- В нем нет ничего, кроме поэзии. Это чистая поэзия. Искусство для искусства. Нет ничего вреднее, чем знать язык оригинала.
— Вообще языки знать вредно, — добавил я.
— Очень вредно. Смертельно опасно.
Он икнул нижней частью живота и эпически продолжил:
- Лет двадцать назад на рабфаке я узнал один иностранный язык. Почти в совершенстве. Не в совершенстве, но почти. То есть я знал слова из этого языка, много слов. Не один десяток. Почти два. Но связывать их во фразы я не мог. Если бы я мог связывать слова во фразы, я бы знал язык в совершенстве. Так? Но этого-то я как раз и не умел. Я брал одно слово — и понимал (Колян крепко брал воображаемое слово в свой багровый оковалок). Брал другое (Колян сжимал свою вторую свёклину) — и тоже понимал. Потом я ставил слова вместе (кулаки со всхлипом сталкивались) — и не понимал!
— Так бывает, — сказал я и икнул правым плечом.
— Так бывает в иностранных языках. А в русском так не бывает, — уверенно сказал Колян, выбросив воображаемые слова куда-то в немецкого мусора. — У нас все слова соединяются как по маслу. Даже, сука, нехорошие. Надо, кстати, рассказать об этом немецким коллегам. Чтоб они были в курсе. А то это интересное культурологическое наблюдение пройдёт мимо них.
В аэропорту нас встретила фрау Марта. Это была крепкая, как будто резиновая, румяная женщина, одетая, как все немки, с безвкусием, переходящим в какую-то марсианскую эстетику. На ней был серый мужской плащ, зелёные брюки и розовые кроссовки. На плече она держала бежевую сумку под крокодила. Как будто крокодилы бывают бежевые. Крашеные белые волосы. В ушах зачем-то малахитовые серьги (вероятно, под цвет брюк). Розовое лицо, под цвет кроссовок, растянуто в широкой доброй улыбке. Добавлю, что многие немки, улыбаясь, от избытка здоровья широко раздувают ноздри. Вот такая пёстрая ноздреватая Брунгильда встретила нас в аэропорту.
— Ошен рада. Мой названий Марта. Бодро пожаловат! Как дела?
— Дела как сажа бела, — охотно отозвался Колян. — Некислое у тебя название. У нас говорят: Марток, надевай трое порток. Вот его название — Вовик (это — про меня). Моё — Коля. Коля в квадрате. Фирштейн?
- Йа! — страстно моргнула ноздрями фрау Марта. На её лице не появилось ни грамма растерянности. Отчётливо произнесла: — Фирштейн! Фофик. Коля-квадрат. Ошен пррыятна.
И пожала нам руки, крепко, как будто вручая почётную грамоту за победу в лагерном первенстве по прыжкам в длину.
Пока мы шли к электричке, Колян всё время жарко шептал мне на ухо: “У-у, какая Марта, у-у, какая у неё фрау!” Я понял, что поездка в Берлин не пройдёт для него впустую.
Электричка (скажем так: это их тевтонское метро, только наземное) домчала нас до какого-то аккуратного восточно-берлинского полустанка и выплюнула под серую арку моста.
Восточный Берлин был весь в строительных лесах, наскоро сколоченных заборах, ямах. Дома были обмотаны ремонтной тканью. Немцы реконструировали Берлин, чтобы сделать из него столицу объединенной Германии. Колян смотрел на новую столицу объединенной Германии недобрым мутным взглядом.
Фрау Марта резво повела нас какими-то переулками. После нескольких поворотов мы остановились напротив стеклянной двери типичного серого здания.
— Это обшшежитий, — сказала Фрау Марта. Нос её плотоядно пульсировал. — Здесь — жить. Это — Цигель-штрассе. Там — Фридрих-штрассе. Всегда легко находить Фридрих-штрассе. Если потеряль — спросиль Фридрих-штрассе. Идти, идти, и вот — Цигель-штрассе.
— Как у них, у падел-фрицев всё просто, — со злобным восхищением сказал Колян. — “Здесь — жить”. БАМу — быть!
— Да, ошшень проста! Всегда находить Фридрих-штрассе! — обрадовалась фрау Марта и засмеялась, как смеются моржи в проруби.
— Мне лично нравится, как она ржёт, — сказал Колян. — Как будёновец.
— Вам нравится обшшежитий, Коля-квадрат? — охотно поддержала беседу фрау Марта.
— Ошшень, — отчеканил Колян.
— А вам, Фофик? — не унималась фрау Марта.
— Ошшень-квадрат, — ответил я уверенно.
— Тогда — бодро пожаловать! — пригласила нас фрау Марта.
Мы бодро пожаловали на третий этаж и зашли в наши апартаменты. Прекрасная комната. Сортир, ванная. Кактус на телевизоре. Так сказать, красочная виньетка по-немецки. Когда я снял куртку, то обнаружил, что Колян и фрау Марта уже сидят на диване и Колян разливает виски.
— Русский традиций! — уверенно сказала фрау Марта. — За Коля-квадрат унд Фофик на Берлин!
— На Берлин! — сказал я.
Мы выпили виски, причём фрау Марта крякнула громче всех, издав звук, похожий на тот, который издаёт лихо сморкнувшийся шолоховский казак.
— Не женщина — Чапай, — восхитился Колян. — Не понимаю, как мы их победили?
— Случайно, — сказал я. — А потом, кто сказал, что мы их победили? Они специально сдались.
— Как так? — не понимал Колян. — Мы водрузили флаг на этом ихнем... как его? Нацмен водрузил.
— Водрузил. А теперь они нам водружают. По самое пенсне.
Фрау Марта радостно пылала, как июньский восход. Она переводила глаза то на меня, то на Коляна, как будто смотрела теннисную партию. И по её лицу было видно, что она не понимает ничего и в то же время — понимает всё.
Жизнь в Берлине у нас была странная. Разумеется, никаких лекций мы читать не собирались, да нас никто особо и не просил.
Фрау Марта практически поселилась у нас в номере. У Коляна. Она идиллически поливала кактус, чётко и честно разливала виски, быстро учила русские слова, причём Колян зорко отслеживал новые поступления в словарь фрау Марты. В первый день она освоила следующие слова и выражения: “расхлебенил”, “плеснуть по двадцать восемь булечек”, “твои товарищи в овраге лошадь доедают” и “фигак”. На второй день — “мамзели и девицы, извольте объясниться”, “пощекотить в лёгкую” и “ягодичка ты моя”. На третий день уже пошла такая густая экзотика, что кроме как “зеленя на крутояре” я ничего не запомнил.
Берлин — город большой. К тому же — серый и скучный. Как там столько лет жил Штирлиц, я не понимаю, да ещё без женщины. В Западном Берлине ещё жить можно, причём жить там можно за счёт всего не немецкого, например, если всё время сидеть в итальянских забегаловках. В восточном Берлине всё — чисто немецкое, поэтому там жить нельзя. Но мы жили.
Мы выдержали в Берлине десять дней. Нам помогли русская культура и фрау Марта.
В один из последних дней, вечером мы сидели в “обшшежитий” и пили виски.
Фрау Марта в ядовито-желтом мини-бикини и армейской шапке-ушанке, подаренной ей Коляном, пьяно плакала и поливала кактус виски. Размазывая тушь по пунцовым щекам, она громко говорила:
— Пей, фриц-кактусяра!.. Пей, немецкая колючка! Коля-квадрат унд Фофик платиль... За нас с вами, за плохой слоф с ними. За Цигель-штрассе на Берлин! Жить — один раз!.. Деньги — мусор! Один ррас крофф напица, а там — пусть откажут таррмаза, тваю матт!.. Ззалиотные, к Яру!.. Пррапала жисть!
И фрау Марта заученно, наотмашь била головой в шапке об стол. Для этого ей Колян и подарил шапку.
В это время Колян, аккуратно сплевывая на свои огромные трудовые пальцы, неторопливо пересчитывал стодолларовые купюры. На нём были роговые очки от дальнозоркости. Огромные, как в аквариуме, глаза из очков смотрели трезво и благоразумно.
- Тьфу! — говорил он, обстоятельно и обильно смачивая слюной по очереди все десять пальцев. — Деньга, она счёт любит. Как говорится, всё по закону, Вашингтон к Вашингтону. Свои-то денежки считать не прискучит, от своей-то копейки живот не вспучит. Да. Денежка дорожку кладёт, копейка копейку завсегда найдёт. Деньги есть — Иван Иваныч, денег нет — горбатый хрен. Так-то вот. Пёс-то космат — ему и тепло, а мужик-то богат — ему и добро. Коли чаще счёт — так и дружба крепче... Тьфу! Так я говорю, товарищ Мартов?
Перед ним на столе лежало несколько толстых зелёных пачек, перехваченных, как и полагается, чёрными кухонными резинками. Колян нежно смотрел на пачки, вздыхал и выпивал стакан яблочного сока.
— Ддуша болит! — рычала фрау Марта, пьяными глазами выглядывая из-под шапки. Серца ррвёца в степпи! Брадьяга Байкаль переехаль... Ой, стррадаю я, Николяич!
— Страдание душу чистит, — отвечал Колян, щёлкнув резинкой. — Особлив бабью. Вольна баба в языке, а чёрт в бабьем кадыке. Ты поплачь, поплачь, дочка, полегчает, бог слезой выручает. У баб да у пьяных слезы дёшевы. Эк заходится! Совсем заквакалась. Баба что жаба. Выпей, немчура сердечная, с души морок и сойдёт.
— Сапйуся, Николяич, — кручинилась фрау Марта, — саффсием сапйус.
— Чтоб тебе, кобыле берлинской, спиться, надо лет двадцать не просыхать. У тебя же не организм, а этот... бундесрат. Ты пей, а дело разумей. Кто пьёт, у того душа поёт и т. д.
Так наша мирная беседа текла до полуночи.
Улетели мы в яркий, солнечный день. Прощание было бурным. Было ощущение, что нас провожают на фронт.
Потом фрау Марта целый год писала Коляну письма, которые он не читал.
Интересно, как там наш кактус?
Владимир Елистратов.
Про орлов и уток
Все началось с древней индийской легенды, согласно которой, бог создал человека и спросил его кем он хочет быть.
На что человек, так как он был нормальный человек, сказал:
— Ну я не знаю, что именно вы имеете в ввиду, я должен все обдумать, посоветоваться, я не могу вот так сгоряча и вообще, нельзя вот так сразу с нами, с людьми.
После чего бог взял его за руку и повел к морю. Подведя его на берег, бог указал ему на раковины, лежащие на дне морском и сказал,-«Если хочешь, ты можешь выбрать себе жизнь раковины – ты будешь находиться на самом дне, среди миллионов таких же как ты, и едой твоей будет только то, что занесет тебе течение. День твой сегодняшний будет похож на вчерашний и вся жизнь твоя пройдет без риска и потрясений. Ни победы, ни поражения не будут волновать тебя. Все время ты будешь лежать на дне, лишь открывая и закрывая створки. И так с утра до вечера : открыть, закрыть, открыть, закрыть, открыть, закрыть, открыть, закрыть.
Показав человеку жизнь раковины, бог повел человека в горы. И там высоко в горах указал ему на гнездо орла.
— Но если хочешь, ты можешь выбрать себе эту жизнь. Ты сможешь парить так высоко как захочешь, ты сможешь жить так как захочешь, ты сможешь достигать самых высоких вершин и на вершинах этих ты встретишь лишь немногих таких же как ты. Ты сам будешь определять куда и как тебе лететь и ценой всему этому будет то что ничто и никогда не достанется тебе просто так. Ты должен будешь каждый день отправляться в поисках пищи, и добывать ее потом и кровью. Ты можешь выбрать эту жизнь, если хочешь.
И с тех пор появились на свете люди, часть из которых выбирали жизнь раковины и немногие ,которые выбирали жизнь орла.
И казалось бы все определились в этой жизни и каждый должен был идти выбранным путем. Но случилось с людьми , то что с людьми очень часто случается – непредвиденная ситуация.
Очень скоро выяснилось, что основной массе людей не понравилась жизнь на дне:
— как так, я не из тех, кто совсем уж никакой и я кое-чего стою в этой жизни… кажется… наверное…
И я не собираюсь лежать на дне всю свою жизнь…
И я когда–нибудь покажу всем на что я способен….
Но пожалуй не сейчас, а как-нибудь попозже…
И, как выяснилось, хотели эти люди иметь от жизни все, что только возможно, но ничего не давая взамен.
Они хотели получать, не платя за это цены. НА ХАЛЯВУ.
И очень скоро нашлось название этим людям – УТКИ.
Для того чтобы было легче их вычислять приведу пару примеров.
Вам когда-нибудь приходилось разговаривать с продавцом в магазине и выспрашивая о покупке слышать следующую фразу — господи, так вы будете брать или нет?
Или на просьбу сказать, сколько стоит тот, или иной товар, так как вы не видите ценника
— я этот отдел не обслуживаю, дождитесь другого продавца.
Или где–нибудь в учреждении ( в ОВИРе например) на сто человек – два чиновника один из которых болтает по телефону, На ваше робкое
— Извините, я здесь нахожусь здесь с пяти утра, нельзя ли чуть побыстрее?
Вы слышите в ответ:
— Нам за скорость не платят..
Это они смотрят сквозь вас если на вас костюм не от Армани. Это они вытягиваются по струнке и опускают глаза в пол, если у вас костюм от Армани. Это с ними нужно решать проблемы при помощи взяток.
Вы мне скажете так это практически все люди такие. Но я попрошу вас вспомнить человека который либо просто сделает, не прося за это ничего взамен, либо пошлет тебя вместе со всеми твоими деньгами, если решил не делать. У каждого из нас есть такой знакомый.
Все началось с древней индийской легенды, согласно которой, бог создал человека и спросил его кем он хочет быть.
На что человек, так как он был нормальный человек, сказал:
— Ну я не знаю, что именно вы имеете в ввиду, я должен все обдумать, посоветоваться, я не могу вот так сгоряча и вообще, нельзя вот так сразу с нами, с людьми.
После чего бог взял его за руку и повел к морю. Подведя его на берег, бог указал ему на раковины, лежащие на дне морском и сказал,-«Если хочешь, ты можешь выбрать себе жизнь раковины – ты будешь находиться на самом дне, среди миллионов таких же как ты, и едой твоей будет только то, что занесет тебе течение. День твой сегодняшний будет похож на вчерашний и вся жизнь твоя пройдет без риска и потрясений. Ни победы, ни поражения не будут волновать тебя. Все время ты будешь лежать на дне, лишь открывая и закрывая створки. И так с утра до вечера : открыть, закрыть, открыть, закрыть, открыть, закрыть, открыть, закрыть.
Показав человеку жизнь раковины, бог повел человека в горы. И там высоко в горах указал ему на гнездо орла.
— Но если хочешь, ты можешь выбрать себе эту жизнь. Ты сможешь парить так высоко как захочешь, ты сможешь жить так как захочешь, ты сможешь достигать самых высоких вершин и на вершинах этих ты встретишь лишь немногих таких же как ты. Ты сам будешь определять куда и как тебе лететь и ценой всему этому будет то что ничто и никогда не достанется тебе просто так. Ты должен будешь каждый день отправляться в поисках пищи, и добывать ее потом и кровью. Ты можешь выбрать эту жизнь, если хочешь.
И с тех пор появились на свете люди, часть из которых выбирали жизнь раковины и немногие ,которые выбирали жизнь орла.
И казалось бы все определились в этой жизни и каждый должен был идти выбранным путем. Но случилось с людьми , то что с людьми очень часто случается – непредвиденная ситуация.
Очень скоро выяснилось, что основной массе людей не понравилась жизнь на дне:
— как так, я не из тех, кто совсем уж никакой и я кое-чего стою в этой жизни… кажется… наверное…
И я не собираюсь лежать на дне всю свою жизнь…
И я когда–нибудь покажу всем на что я способен….
Но пожалуй не сейчас, а как-нибудь попозже…
И, как выяснилось, хотели эти люди иметь от жизни все, что только возможно, но ничего не давая взамен.
Они хотели получать, не платя за это цены. НА ХАЛЯВУ.
И очень скоро нашлось название этим людям – УТКИ.
Для того чтобы было легче их вычислять приведу пару примеров.
Вам когда-нибудь приходилось разговаривать с продавцом в магазине и выспрашивая о покупке слышать следующую фразу — господи, так вы будете брать или нет?
Или на просьбу сказать, сколько стоит тот, или иной товар, так как вы не видите ценника
— я этот отдел не обслуживаю, дождитесь другого продавца.
Или где–нибудь в учреждении ( в ОВИРе например) на сто человек – два чиновника один из которых болтает по телефону, На ваше робкое
— Извините, я здесь нахожусь здесь с пяти утра, нельзя ли чуть побыстрее?
Вы слышите в ответ:
— Нам за скорость не платят..
Это они смотрят сквозь вас если на вас костюм не от Армани. Это они вытягиваются по струнке и опускают глаза в пол, если у вас костюм от Армани. Это с ними нужно решать проблемы при помощи взяток.
Вы мне скажете так это практически все люди такие. Но я попрошу вас вспомнить человека который либо просто сделает, не прося за это ничего взамен, либо пошлет тебя вместе со всеми твоими деньгами, если решил не делать. У каждого из нас есть такой знакомый.
